Похождения бравого солдата Швейка - Ярослав Гашек Страница 20

Последним убежищем для нежелавших идти на войну былагарнизонная тюрьма. Я сам знал одного сверхштатного преподавателя математики,который должен был служить в артиллерии, но, не желая стрелять из орудий,«стрельнул» часы у одного подпоручика, чтобы только попасть в гарнизоннуютюрьму. Сделал он это вполне сознательно. Перспектива участвовать в войне емуне улыбалась. Стрелять в неприятеля и убивать шрапнелью и гранатами находящихсяпо ту сторону фронта таких же несчастных, как и он сам, сверхштатныхпреподавателей математики он считал глупым. «Не хочу, чтобы меня ненавидели занасилие», — сказал он себе и спокойно украл часы. Сначала исследовали егопсихическое состояние, и только после того, как он заявил, что украл часы сцелью обогащения, его отправили в гарнизонную тюрьму.

В гарнизонной тюрьме многие сидели за кражу илимошенничество. Идеалисты и неидеалисты. Люди, считавшие военную службуисточником личных доходов: различные бухгалтеры интендантства, тыловые ифронтовые, совершившие всевозможные мошенничества с провиантом и солдатскимжалованием, и затем мелкие воры, которые были в тысячу раз честнее техмолодчиков, которые их сюда послали. Кроме того, в гарнизонной тюрьме сиделисолдаты ??а преступления чисто воинского характера, как-то: нарушениедисциплины, попытки поднять мятеж, дезертирство. Особую группу составлялиполитические, из которых восемьдесят процентов были совершенно невинны;девяносто девять процентов этих невинных были осуждены.

Военно-юридический аппарат был великолепен. Такой судебныйаппарат есть у каждого государства, стоящего перед общим политическим,экономическим и моральным крахом. Ореол былого могущества и славы оберегалсясудами, полицией, жандармерией и продажной сворой доносчиков.

В каждой воинской части Австрия имела шпионов, доносивших насвоих товарищей, с которыми они спали на одних парах и в походе делили кусокхлеба.

Для гарнизонной тюрьмы поставляла свежий материал такжегражданская полиция: господа Клима, Славичек и K°. Военная цензура отправляласюда авторов корреспонденций между фронтом и теми, кто остался в отчаянномположении дома; жандармы приводили сюда старых неработоспособных крестьян,посылавших письма на фронт, а военный суд припаивал им по двенадцати лет тюрьмыза слова утешения или за описание нищеты, которая царила у них дома.

Из Градчанской гарнизонной тюрьмы путь вёл через Бржевнов наМотольский плац. Впереди в сопровождении солдат шёл человек в ручных кандалах,а за ним ехала телега с гробом. На Мотольском плацу раздавалась отрывистаякоманда: «An! Feuer!» [23] По всем полкам и батальонам читалсяполковой приказ об очередном расстреле одного призывного за «бунт», поднятый имиз-за того, что капитан ударил шашкой его жену, которая никак не могларасстаться с мужем.

А в гарнизонной тюрьме троица — штабной тюремный смотрительСлавик, капитан Лингардт и фельдфебель Ржепа, по прозванию «Палач», — оправдываласвоё назначение. Сколько людей они до смерти избили в одиночках! Возможно,капитан Лингардт и в республике продолжает оставаться капитаном. В таком случаея бы желал, чтобы годы службы в гарнизонной тюрьме были ему зачтены. Славичку иКлиме государственная полиция уже зачла их стаж. Ржепа стал штатским и вернулсяк своему ремеслу мастера-каменщика. Вероятно, он состоит членом патриотическихкружков в республике.

Штабной тюремный смотритель Славик в республике стал вором итеперь сидит в тюрьме. Бедняге не удалось приспособиться к республике, как этосделали многие другие господа военные.

Само собой разумеется, что, принимая Швейка, тюремныйсмотритель Славик бросил на него взгляд, полный немого укора.

— Раз ты сюда попал, значит за тобой водятся грешки,брат, а? Мы тебе, паренёк, жизнь здесь подсластим, как и всем, кто попал в нашируки. А наши руки — это, брат, тебе не дамские ручки.

И чтобы прибавить вес своим словам, он ткнул свой жилистыйкулак Швейку под нос и произнёс:

— Понюхай-ка, подлец, чем пахнет!

Швейк понюхал.

— Не хотел бы я получить по носу таким кулаком. Пахнетмогилой, — заметил он.

Спокойная, рассудительная речь Швейка понравилась штабномутюремному смотрителю.

— А ну-ка ты! — крикнул он, ткнув Швейка кулаком вживот. — Стоять смирно! Что у тебя в карманах? Сигареты можешь оставить, аденьги давай сюда, чтобы не украли. Больше нет? Взаправду нет? Только не врать!Враньё наказывается.

— Куда его денем? — спросил фельдфебель Ржепа.

— Сунем в шестнадцатую, — решил смотритель, —к голоштанникам. Не видите разве, что написал на препроводительной капитанЛингардт: «Streng behuten, beobachten». [24]

— Да, брат, — обратился он торжественно кШвейку, — со скотом и обращение скотское. А кто взбунтуется, того швырнёмв одиночку, а там переломаем ему рёбра, — пусть валяется, пока не сдохнет.Имеем полное право. Здорово тогда мы расправились с тем мясником! Помните,Ржепа?

— Ну и задал он нам работы, господин смотритель! —произнёс фельдфебель Ржепа, с наслаждением вспоминая былое. — Вот былздоровяк! Топтал я его больше пяти минут, пока у него рёбра не затрещали и изорта не пошла кровь. А он ещё потом дней десять жил. Живучий был, сукин сын!

— Видишь, подлец, как у нас расправляются с тем, комупридёт в голову взбунтоваться или удрать, — закончил своё педагогическоенаставление штабной тюремный смотритель Славик. — Это всё равно чтосамоубийство, которое у нас карается точно так же. Или, не дай бог, если тебе,сволочь, вздумается на что-нибудь жаловаться, когда придёт инспекция! Кпримеру, придёт инспекция и спросит: «Есть жалобы?» Так ты, сукин сын, долженстать во фронт, взять под козырёк и отрапортовать: «Никак нет, всем доволен».Ну, как ты это скажешь? Повтори-ка, мерзавец!

— Никак нет, всем доволен, — повторил Швейк стаким милым выражением, что штабной смотритель впал в ошибку, приняв это заискреннее усердие и порядочность.

— Так снимай штаны и отправляйся в шестнадцатую, —сказал он мягко, не добавив, против обыкновения, ни «сволочь», ни «сукин сын»,ни «мерзавец».

В шестнадцатой Швейк застал двадцать мужчин в однихподштанниках. Тут сидели те, у кого в бумагах была пометка «Streng behuten,beobachten». За ними очень заботливо присматривали, чтобы они, чего доброго, неудрали.