Деревушка - Уильям Фолкнер Страница 2

- Люблю здесь сидеть. Стараюсь представить себя на месте того дурака, который все это наворотил, - он не пошевелился, даже не дал себе труда кивком головы указать на груду битого кирпича и лабиринт дорожек, увенчанный руинами колоннады у него за спиной, - только чтобы есть да спать в этакой громадине. - А потом добавил, так и не объяснив Рэтлифу, о чем он на самом деле думал: - Одно время я не прочь был со всем этим разделаться, расчистить место. Но, боже ты мой, народ до того обленился, что даже на лестницу не залезет, чтобы отодрать остатки досок. Да они скорее пойдут в лес, целое дерево срубят на растопку - это им проще, чем протянуть руку да взять готовое. Пожалуй, я просто оставлю все как есть: пусть напоминает мне об единственной моей ошибке. Ведь за всю мою жизнь только это одно я купил и не сумел никому продать.

Его сыну Джоди было под тридцать; уже полнеющий, с первыми признаками зоба, он не только не женился, но от него исходил какой-то холостяцкий дух, как от некоторых людей будто бы исходит дух святости. Он был высокого роста, с намечавшимся брюшком, которое в ближайшие десять - двенадцать лет обещало изрядно вырасти, но пока он мог еще считаться свободным и сравнительно молодым кавалером. Зимой и летом, по воскресеньям и по будням, он носил крахмальную сорочку без воротничка, схваченную у шеи тяжелой золотой запонкой, и пару из добротного черного сукна (правда, в жаркое время года он обходился без сюртука). Он надевал эту свою пару, как только она приходила от портного из Джефферсона, и носил ее каждый день, в любую погоду, до тех пор, пока не продавал кому-нибудь из работников-негров, заменяя новой, следующей, так что летом чуть ли не во всякий воскресный вечер можно было встретить - и немедленно опознать - какую-нибудь из его старых пар (или одну из ее частей). Среди неизменных комбинезонов, которые носили все вокруг, он имел вид не то чтобы похоронный, но весьма торжественный, а все потому, что выглядел таким убежденным холостяком: за его дряблыми, расплывающимися телесами угадывался бессмертный и вечный свадебный Шафер, совершеннейшее воплощение Мужского Естества, точно так же, как под отечными тканями бывшего футболиста угадываешь призрак поджарого и крепкого спортсмена, некогда гонявшего мяч. В семье он был девятым из шестнадцати детей. Он распоряжался лавкой, владельцем которой по-прежнему был его отец, занимался главным образом просроченными закладными, присматривал за хлопкоочистительной машиной и управлял разбросанными по всей округе фермами, которые сорок лет скупал сперва его отец, а потом они оба.

Однажды после полудня он сидел в давке, нарезая новую хлопковую веревку на гужи и по-морскому свивая отрезанные куски в аккуратные бухты на вбитых в стену гвоздях, а услышав стук у себя за спиной, обернулся и в раме открытой двери увидел человека ниже среднего роста, в широкополой шляпе и слишком просторном сюртуке, - он стоял в странной неподвижности, словно врос ногами в пол.

- Вы Уорнер? - сказал он голосом не то чтобы грубым или, во всяком случае, не нарочито грубым, а скорее скрипучим, словно заржавевшим от редкого употребления.

- Я один из Уорнеров, - сказал Джоди довольно приветливо своим мягким и сильным голосом. - Чем могу служить?

- Моя фамилия Сноупс. Я слышал, у вас сдается ферма.

- Вот как? - сказал Уорнер, отодвигаясь, чтобы свет из окна упал на лицо посетителя. - Где ж вы об этом прослышали?

Ферма была новая, он и отец купили ее с торгов меньше недели назад, а человек был совсем чужой, Джоди даже фамилии этой никогда не слышал.

Тот не отвечал. Теперь Уорнеру было видно его лицо - холодные, мутно-серые глаза под косматыми, седеющими, сердитыми бровями и короткая щетина серо-стальной бороды, густой и спутанной, как овечья шерсть.

- А раньше вы где фермерствовали? - спросил Уорнер.

- На Западе.

Он не говорил отрывисто. Он просто произнес эти два слова с непреклонной бесповоротностью, словно топором отрубил.

- В Техасе, значит?

- Нет.

- Понятно. Значит, к западу отсюда, и все тут. Семья большая?

- Шестеро. - Сказав это, он не замялся, но и не спешил продолжать. И все же что-то осталось недоговоренным. Уорнер почувствовал это прежде, чем скрипучий, безжизненный голос, с расстановкой уточнил: - Сын и две дочки. Жена и свояченица.

- Это только пятеро.

- И я сам, - сказал неживой голос.

- Сам не в счет, когда уговариваешься, сколько рабочих рук будет выставлено на поле. Так как же, пятеро, а может, семеро?

- Могу выставить шестерых.

Голос Уорнера тоже остался прежним - таким же приветливым, таким же ровным:

- Не знаю, стоит ли мне брать арендатора в этом году. Май ведь уже на носу. Пожалуй, я и сам бы справился, вот только поденщиков нанять. А может, и вовсе не стану ее трогать в этом году.

- Согласен и на поденную, - сказал тот.

Уорнер поглядел на него.

- Хотите поскорей устроиться, а?

Тот не отвечал. Уорнер не знал, смотрит на него этот человек или нет.

- Сколько думаете платить аренды?

- А какая ваша цена?

- Треть и четверть, - сказал Уорнер. - Все товары отсюда, из лавки. Наличными ничего.

- Понятно. Товаров на шесть долларов.

Совершенно верно, - приветливо сказал Уорнер. Теперь он не знал даже, смотрит ли этот человек вообще на что-нибудь.

- Согласен, - сказал тот.

Стоя на галерее, над пятью или шестью мужчинами и комбинезонах, сидевшими на корточках или прямо на полу со складными ножами и деревянными чурками в руках, Уорнер смотрел, как его посетитель с трудом доковылял до крыльца, не глядя по сторонам, сошел вниз, отыскал среди привязанных у галереи запряжек и верховых лошадей тощего мула без седла, в драной сбруе с веревочными поводьями, подвел его к крыльцу, неуклюже, с натугой сел верхом и уехал, все так же ни разу не оглянувшись.

- Послушать, как он топочет, можно подумать, что в нем фунтов двести весу, - сказал один из сидевших. - Кто это такой, Джоди?

Уорнер чмокнул, всасывая слюну сквозь зубы, и сплюнул на дорогу.

- Сноупс какой-то, - сказал он.

- Сноупс? - сказал второй. - Вон оно что. Значит, тот самый. - Теперь не только Уорнер, но и все остальные повернулись к говорившему - худощавому человеку в безукоризненно чистом, хотя и выцветшем, заплатанном комбинезоне, и даже свежевыбритому, с лицом кротким, почти грустным - хотя, присмотревшись, на нем можно было заметить два совершенно различных, самостоятельных выражения - одно мимолетное, спокойное и безмятежное, а под ним другое, всегдашнее, явно не терпеливое, хотя и сдержанно озабоченное, с подвижным ртом, свежим и ярким, как у юноши, но, взглянув более пристально, легко было понять, что этот человек, видимо, просто-напросто никогда в жизни не курил: резко выраженный тип мужчины из тех, которые женятся молодыми и производят на свет только дочерей, да и сами вечно остаются на положении старшей дочери у собственной жены. Его звали Талл. Тот самый малый, который зимовал с семьей в заброшенном хлопковом амбаре у Айка Маккаслина. Он еще был замешан в этой истории с поджогом конюшни, которая сгорела два года назад в округе Гренье у какого-то Гарриса.