Слишком поздно - Алан Александр Милн Страница 2

Я видел ее фотокарточку, она была сестрой единственной и неповторимой Би, она была незанята. Большего не требовалось. Решено, я женюсь на Молли.

Каждый из нас выбрал для семейного гнездышка дом на Прайери-роуд — так мы каждое утро шли в пансион мисс Бадд. Я был уверен тогда, уверен и сейчас, что наш с Молли дом был самым уютным. Дом Кена выглядел слишком угрюмо, но обнаружив на пороге гусеницу хохлатки-буцефала, Кен вообразил, что гусеницы облюбовали весь дом, и это решило дело. Тонкую художественную натуру Барри удовлетворило, что его будущее жилище находится на максимальном удалении от пансиона мисс Бадд. Зато наш с Молли домик был светлым и чистеньким и весь увит плющом.

Недавно мне довелось побывать в окрестностях Прайери-роуд — наш домик до сих пор выглядит самым уютным. Я так никогда и не узнал предпочтений Молли (согласитесь, трудно определить вкусы девушки по фотокарточке), но думаю, ей понравилось бы, как приветливо смотрелось наше гнездышко тем осенним вечером. Где сейчас Молли? Полагаю, замужем за другим.

2

Должно быть, Молли сейчас лет семьдесят, следовательно, мисс Бадд перевалило за сто. Надеюсь, она не обидится, если я сравню ее внешность с внешностью герцогини из кэрролловской Алисы.

Утро в детском саду начиналось с церковного гимна. Не ведаю, за какие заслуги или провинности, но время от времени выбор гимна доверяли одному из воспитанников. «Везде струится благодать», — первое и единственное, что приходило на ум робкому мальчику вроде меня. Впрочем, я любил этот гимн (если церковные гимны можно любить) — за непередаваемый дух каникул в деревне, а строчка «И камыши у речки, что собираем мы» рождала в воображении лондонского подростка восхитительные картины походов и летних забав, помогая вытерпеть арифметику.

— Достойный выбор, — соглашалась мисс Бадд, — но третий куплет мы опустим. В ближайшее время мы не собираемся рвать камыши. Прошу вас, мисс Флоренс, без третьего куплета.

Мисс Флоренс играла вступление. Бедная, лишенная фантазии мисс Бадд! В воображении я сотни раз рвал те камыши и прыгал в ту речку.

Забыл упомянуть, что жили мы на Мортимер-роуд. В те времена улица звалась Мортимер-роуд, Килбурн. Вероятно, с тех пор Мортимер-роуд, в отличие от Килбурна, стала куда респектабельнее и отныне зовется Мортимер-кресент, Сент-Джонс-Вуд.

Прайери-роуд располагалась прямо за железнодорожным мостом; день и ночь по мосту громыхали составы, уносясь в романтическую Шотландию. Я был уверен, что Шотландия направо, теперь вижу, что налево, а значит, стремительно несущиеся к вересковым пустошам поезда, которые я провожал завистливым взглядом, на самом деле бесславно тащились в места еще хуже Килбурна. Возможно, если бы истина открылась мне в детстве, я вырос бы другим человеком; возможно, нет. Так или иначе, Милны происходят из Шотландии, и мне было важно знать, в какую сторону смотреть.

Каждое утро, оставляя Шотландию слева, мы под присмотром мисс Беатрис Эдвардс направляемся в сторону мисс Бадд. Вероятно, Барри уже покинул нас: возможно, он вырос или мисс Бадд перестала с ним справляться. Барри не исполнилось и десяти, когда его жизненный путь разошелся с нашими. Вспоминая детство, я вижу только себя и Кена, и так оставалось до тех пор, пока Кену не стукнуло восемнадцать. Сейчас мне шесть, а ему семь. Мы идем по мосту, вцепившись с обеих сторон в любимую Би, которая повторяет с нами двадцать второй псалом. До школы еще полгода, а сейчас мы поднимемся по Вест-Энд-лейн и медленно пройдем по Прайери-роуд. А когда мы доберемся до мисс Бадд, двадцать второй псалом (как хочется верить мисс Бадд) будет отскакивать у нас от зубов.

— «Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться», — произносит Кен. — Чего проще.

— «Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим», — продолжаю я, не сознавая, кто шепелявит: псалмопевец или я. — Смотри, гусеница!

— Я первый! Я сто лет назад ее увидел! «Если я пойду и долиною смертной тени…»

— Нет, детка. «Подкрепляет душу мою, направляет меня на стези…»

Время бежит неумолимо. Мы все ближе и ближе к мисс Бадд, спасения нет. Я верю, что благость и милость будут сопровождать меня во все дни жизни моей, но сейчас, запинаясь перед Би, я не ощущаю ни благости, ни милости, и потом, что мешало нам выучить псалом заранее?

Солнце сияет, мне хочется думать, что благость и милость до сих пор сопровождают меня, однако спустя полвека мне все еще снится, как я иду по Прайери-роуд — несчастный немолодой человек, сражающийся с псалмом, который никто не заставляет меня, мужчину пятидесяти шести лет, отца семейства, учить наизусть. Гимн и псалом — вот и все, чему я обязан образовательной системе мисс Бадд.

3

Кен был на шестнадцать месяцев старше меня и на пятнадцать моложе Барри, поэтому мог выбирать, с кем себя сравнивать. К счастью, Кен предпочитал сравнение со мной. Мы были неразлучны, а когда дрались, то и неразделимы. Мы без конца ссорились, но не могли прожить друг без друга и дня. За исключением сыра, который Кен ненавидел, мы разделяли все привязанности и антипатии, надежды и страхи, убеждения и желания. А иногда — в гостиницах и чужих домах — разделяли одну кровать.

Помню, как я на полном серьезе спросил пожилую гостью: не кажется ли ей, что на свете нет ничего ужаснее, чем спать в одной постели? Прежде чем та успела ответить, вмешалась моя мать:

— Есть. Заводить разговор о постелях в гостиной, — мягко ответила она, и я понял, что попал впросак.

Я упоминаю об этом для того лишь, чтобы подчеркнуть: наша дружба с Кеном выдерживала даже шесть недель каникул, во время которых нам приходилось делить одну кровать. Даже ежеутренние потасовки, когда кто-то из нас обнаруживал, что прозевал отлив и волна одеял отхлынула, оставив его замерзать на берегу.

Разумеется, я получал от нашей дружбы больше, чем Кен. Если мы делали что-то одновременно, это значило, что я обгоняю Кена на шестнадцать месяцев. Разница в несколько месяцев между Шекспиром и Марло кажется мне несущественной, в то время как для мальчишек каждый день мог стать днем, в который младший превзошел старшего.

«Когда мне будет столько, сколько сейчас Кену, насколько больше я буду знать!»

Нынче я не рискую размышлять о том, сколько я буду знать в возрасте Шоу. Как ни странно, сейчас я учусь быстрее, чем в детстве.

В школе превосходство младшего брата вечно ставилось Кену в упрек. Если ему предстояло держать экзамен, никто не сомневался, что мой результат будет выше. Каждый его триумф омрачала тень моей грядущей победы. В двенадцать Кен удивил всех, получив стипендию в Вестминстере, но, искренне радуясь за сына, родные предвидели мой будущий успех. И он не замедлил последовать. Спустя полгода я получил такую же стипендию, а ведь мне двенадцати еще не исполнилось.

Естественно предположить, что Кен мне завидовал.

Ничего подобного. За шестнадцать месяцев мальчишка способен свернуть горы, однако никому не под силу изменить свою натуру. Кен имел передо мной одно преимущество — он был хорошим, гораздо лучше меня. Сверившись с трудом доктора Мюррея, я обнаруживаю, что у слова «хороший» четырнадцать значений, но ни одно из них не передает того, что я в него вкладываю, описывая Кена. И хотя я продолжаю утверждать, что он был добрее, великодушнее, снисходительнее, терпимее и милосерднее, чем я, — достаточно сказать, что Кен был лучше. Из нас двоих вы определенно предпочли бы его. Я мог превосходить старшего брата в учебе, спорте и даже внешности — младенцем его уронили на землю носом (или подняли с земли за нос, мы так и не пришли к единому мнению), но бедняга Кен, или старина Кен, умел протоптать дорожку к сердцу любого.