Мельница на Флоссе - Джордж Элиот Страница 19

Мистрис Теливер, увидя ее, взвизгнула, голова у ней закружилась и она уронила на блюдо большую соусную ложку, с явною опасностью залить скатерть. Кассия не ведала, почему Магги отказывалась придти вниз. Не желая расстроить свою госпожу посреди важного дела разрезывание ростбифа, мистрис Теливер думала, что это было только упрямство, за которое Магги сама себя наказывала, лишая себя половины обеда.

Крик мистрис Теливер заставил всех обратиться в ту же сторону, куда она смотрела; а щеки и уши Магги загорелись, между тем, как дядя Глег, благовидный, седой джентльмен, говорил:

– Это откуда девочка? я ее не знаю. Кассия верно нашла ее где-нибудь на улице.

– Каково! она сама обстригла себе волосы, – сказал мистер Теливер шепотом мистеру Дину, надрываясь от хохота. – Ну, уж что за девка!

– Ну, миленькая мисс, уморительно вы себя отделали! – сказал дядя Пулет, и, может быть, в свою жизнь он сделал еще первое замечание, которое действовало так язвительно.

– Фи, какой стыд! – сказала тетка Глег, с строгим тоном упрека – Девчонок, которые сами стригут свои волосы, стоит высечь да посадить на хлеб и на воду, а не сажать их за стол вместе с тетками и дядями.

– Знаете ли что? – сказал дядя Глег, желая придать шутливый оборот такому осуждению: – послать ее в тюрьму: там они достригут ее и подровняют.

– Теперь она еще более похожа на цыганку, – сказала тетка Пулет с сожалением. – Право это не к добру, сестра, что девочка такая смуглая. Мальчик-то довольно бел. Такая смуглота будет ее несчастьем – я уверена.

– Она дурная девочка, растет только на горе, – сказала мистрис Теливер, со слезами на глазах.

Магги, казалось, внимала этому хору упреков и насмешек. Первая краска загорелась у ней от гнева, который вылился пренебрежением, и Том думал, что она вынесет все с гордостью, подкрепляемая теперь появлением пудинга и крема. С такими мыслями он шепнул ей: «Магги, я говорил, достанется тебе». Он – сказал это с добрым намерением; но Магги была убеждена, что он также наслаждается ее позором. Слабое чувство гордости толкнуло ее в ту же минуту; сердце ее облилось кровью, и, вскочив со стула, она побежала к отцу, припала лицом ему на шею и громко зарыдала.

– Успокойся, успокойся, моя девочка! – сказал мистрис Теливер утешительным тоном, обнимая ее: – ничего; хорошо и сделала, что обрезала волосы, которые только надоедали тебе. Перестань плакать; отец не даст тебя в обиду.

О сладкие выражение нежности! Магги не забывала этих разов, когда отец брал ее сторону; она хранила их в своем сердце и вспоминала про них много лет спустя, когда каждый говорил, что отец ее наделал только зла своим детям.

– Как только ваш муж балует этого ребенка! – сказала мистрис Глег вслух, обращаясь к мистрис Теливер. – Ведь это будет ее гибелью, если вы не позаботитесь. Мой отец никогда не воспитывал так своих детей, иначе вышло бы из нас совершенно другое семейство.

Домашние огорчение мистрис Теливер, казалось, достигли в эту минуту высшего градуса, за которым уже следует совершенная нечувствительность. Она не обратила внимание на замечание своей сестры, но только откинула назад завязки своего чепчика и принялась раздавать пудинг с немою покорностью своей судьбе.

С десертом явилась минута окончательного освобождения для Магги, детям было объявлено, что они могут наслаждаться им в беседке, потому что погода была теплая, и они поскакали между зеленеющимися кустами в саду, подобно насекомым, торопящимся убраться из-под зажигательного стекла.

Мистрис Теливер имела свои причины для такого позволение: обед был теперь кончен, умы всех были свободны, и наступила именно минута, чтобы сообщить намерение мистера Теливера в отношении Тома, а это лучше всего сделать в отсутствие Тома, хотя дети привыкли, чтоб про них говорили в их же присутствии, как будто они были птицы и ничего не могли понять, как ни вытягивай они своих шей; но при этом случае мистрис Теливер обнаружила особенную скромность; она имела очевидное доказательство, что поступление в школу к священнику было очень неприятною перспективою для Тома, для которого это было все равно, что идти в ученье к полицейскому. Мистрис Теливер имела грустное убеждение, что муж ее сделает, как ему угодно, что бы ни говорила сестра Глег или сестра Пулет, но по крайней мере им невозможно будет сказать, если дело обернется худо, что Бесси наглупила вместе с мужем, не сказав ни слова об этом своим родным.

– Мистрис Теливер, – заметила она, прерывая разговор своего мужа с мистером Дином: – теперь, кажется, самое лучшее время объявить теткам и дядям наших детей, что намерены вы сделать с Томом – не так ли?

– Пожалуй, – сказал мистер Теливер довольно резко: – я не прочь объявить каждому, что я думаю сделать с ним. Я порешил, – прибавил он, смотря на мистера Глега и мистера Дина: – я порешил отдать его к мистеру Стеллингу, священнику в Кингс-Лортон, необыкновенно-способному малому, сколько я пони маю, пусть он там всему научится.

Слабый ропот удивление послышался в обществе, какой вы заметите в деревенской приходской церкви, когда проповедник делает намек на вседневные занятия прихожан. Для теток и дядей было точно так же удивительно это появление священника в домашних распоряжениях мистера Теливера. Что касается дяди Пулета, то он был столько же поражен этим, как если б мистер Теливер сказал, что он отдает Тома в ученье лорду-канцлеру. Дядя Пулет принадлежал к этому исчезнувшему классу британских Иеменов, которые одевались в тонкое сукно, платили высокие налоги, ходили в церковь, ели особенно-жирный обед по воскресеньям, воображая себе, что английская конституция была таким же первозданным делом, как солнечная система, или неподвижные звезды. Горько, но справедливо, что мистер Пулет имел самое неопределенное понятие о епископе, который представлялся ему баронетом и который, по его мнению, мог быть и не быть духовным лицом; самый ректор его прихода был человек знатной фамилии и богатый; и мистеру Пулету никак не приходило в голову, чтоб священник мог сделаться школьным учителем. Я знаю, для многих трудно в наш просвещенный век поверить невежеству дяди Пулета; но пусть они подумают только о замечательном развитии природной способности, при благоприятных обстоятельствах. Дядя Пулет имел удивительную способность к невежеству. Он первый выразил свое удивление.

– Как, отчего же это непременно отдавать его священнику? – сказал он, смотря блиставшими от удивление глазами и на мистера Глега, и мистера Дина, чтоб подметить, обнаруживают ли они какие-нибудь признаки пони мание.

– Да оттого, что священники лучшие учителя, сколько я могу понять, – сказал бедный мистер Теливер, ухватывавшийся с необыкновенною готовностью и упрямством за первый довод, ему попадавшийся в лабиринте этого курьезного света. Якобс, содержатель академии, не священник, и он мальчику пользы никакой не сделал; я решился если отдать его в школу, так отдать в такую, которая не была бы похожа на академию Якобса. А этот мистер Стеллинг, сколько я могу понять, именно такой человек, какого мне надобно. И я отправлю к нему моего мальчика к Иванову дню, заключил он решительным тоном, щелкнув но табакерке и понюхав табаку.