Модеста Миньон - Оноре де Бальзак Страница 19

Нетрудно себе представить, какая борьба чувств разыгралась в душе честного юноши, когда он сел писать ответ, в котором отразились жгучие укоры совести, разбуженные письмом Модесты. Вот какие строки неделю спустя Модеста читала ясным летним днем у своего окна.

VI

«Мадемуазель О. д'Ест-М.

Сударыня, я отвечу вам без тени лицемерия: да, знай я, что вы владеете огромным состоянием, я поступил бы иначе. Почему? Я долго искал причину этого и нашел ее. Вот она.

Природой заложено в нас, а обществом развито, — впрочем, сверх меры, — то чувство, которое толкает на поиски счастья, на завоевывание счастья. Большинство людей смешивает счастье со средствами его достижения, и деньги в их глазах являются важнейшим элементом счастья. Следовательно, под влиянием этого социального чувства, которое во все времена поддерживало культ богатства, я попытался бы вам понравиться. По крайней мере мне так кажется. Нельзя ждать от человека еще молодого той мудрости, которая способна подавить порыв во имя здравого смысла: при виде добычи животный инстинкт, таящийся в сердце человека, неудержимо толкает его вперед. Итак, вместо отповеди вы получили бы от меня комплименты, льстивые слова. Стал бы я уважать себя после этого? Сомневаюсь. Но в данном случае, сударыня, оправданием служит успех. А счастье? Счастье — другое дело. Мог бы я доверять жене в таком браке? Конечно, нет. Рано или поздно ваш поступок встал бы в моих глазах в своем истинном свете. Как бы вы ни возвеличили мужа, когда-нибудь он упрекнет вас в собственной низости. Возможно, вы и сами стали бы его презирать. Заурядный человек разрубает гордиев узел брака по расчету мечом домашней тирании. Сильный человек прощает. Поэт жалуется и плачет. Вот, сударыня, ответ, который мне подсказала честь.

Выслушайте же меня. Вам удалось навести меня на серьезное размышление и относительно вас, которую я знаю еще слишком мало, и относительно меня самого, ибо до сих пор я знал себя недостаточно. Вы сумели всколыхнуть те дурные чувства, которые гнездятся в тайниках человеческого сердца; но все, что было в моем сердце хорошего, великодушного, тотчас же всплыло на поверхность, и я от всей души благословляю вас, как благословляют моряки маяк, указывающий подводные камни, о которые могло бы разбиться судно. Вот моя исповедь, — исповедь откровенная, ибо я ни за какие сокровища не хотел бы потерять ни вашего, ни своего собственного уважения.

Мне хотелось узнать, кто вы. Я только что вернулся из Гавра, там я встретил Франсуазу Коше, последовал за ней до Ингувиля и увидел вас в окне роскошной виллы. Вы прекрасны, как мечта поэта, но я не знаю, кто вы: мадемуазель ли Вилькен, скрывающаяся под видом мадемуазель д'Эрувиль, или же мадемуазель д'Эрувиль, скрывающаяся под видом мадемуазель Вилькен. Хотя я пустился на поиски с вполне честными намерениями, мне стало стыдно разыгрывать роль шпиона, и я прекратил расспросы. Вы сами пробудили во мне любопытство, так не пеняйте же на меня: разве эта женская слабость не извинительна в поэте? Теперь, когда я открыл вам свое сердце, когда вы можете читать в нем, поверьте же в искренность моих слов. Пусть я видел вас всего одно мгновение, но и этого было достаточно, чтобы мое суждение о вас сразу изменилось. Вы не только женщина, — вы и поэзия, вы и поэт. Да, в вас есть нечто большее, чем красота, вы прекрасный идеал искусства, вы сама греза... Поступок, заслуживающий порицания в девушке, обреченной судьбой на заурядное существование, простителен, когда его совершает девушка, одаренная теми качествами, какие я вижу в вас. Среди огромного числа существ, из которых социальная жизнь в силу ряда случайностей составляет на земле поколение, не может не быть исключений. Если ваше письмо — плод длительных и поэтических размышлений о судьбе, уготованной женщине законом, если, повинуясь своему просвещенному и незаурядному уму, вы захотели понять внутреннюю жизнь человека, которому вы приписываете случайный дар таланта, если вы стремитесь к дружескому общению, свободному от обыденной пошлости, с родственной вам душой, пренебрегая условиями, в которые общество ставит представительниц вашего пола, то, конечно, вы исключение! И если это так, то рамки закона, оценивающего действия толпы, слишком узки, чтобы их можно было применить к вашему поступку. Следовательно, мое первое письмо остается в силе: ваш поступок слишком смел или же недостаточно смел. Примите еще раз мою благодарность за услугу, которую вы мне оказали, заставив заглянуть в глубину моего сердца. Благодаря вам я изменил ошибочный взгляд, впрочем довольно распространенный во Франции, что брак — это средство разбогатеть. Небесный голос прозвучал среди моего душевного смятения, и я торжественно поклялся, что сам составлю себе состояние и никогда не буду руководствоваться корыстными соображениями при выборе подруги. И, наконец, я осудил, я подавил в себе недостойное любопытство, которое пробудили во мне ваши письма. У вас нет шести миллионов. Девушка, обладающая таким состоянием, не могла бы сохранить инкогнито в Гавре: вас выдала бы целая свора пэров Франции, которая охотится за богатыми наследницами не только в Париже и уже направила герцога д'Эрувиля к вашим Вилькенам. Итак, будь то вымысел или действительность, но чувства, о которых я вам говорю, вылились в незыблемое для меня жизненное правило. Докажите же мне теперь, что вы обладаете той душой, которой прощают нарушение закона, обязательного для всех прочих, и если это так, то вы согласитесь с доводами как моего первого, так и второго письма. Раз вы предназначены для жизни в буржуазной среде, подчинитесь тому железному закону, на котором зиждется общество. Если вы женщина выдающаяся, я восхищаюсь вами, но если вы поддались мимолетной прихоти, то должны ее подавить, и я могу лишь пожалеть вас. Таково требование современного общества. Превосходная мораль семейной эпопеи, озаглавленной «Кларисса Гарлоу», заключается в том, что честная и законная любовь героини приводит ее к гибели, ибо эта любовь зарождается, существует и развивается против желания семьи. Семья, пусть даже самая ограниченная и жестокая, всегда будет права в споре с Ловласом [53]. Семья — это общество. Поверьте мне: высшее достоинство девушки и женщины заключалось и заключается в том, чтобы взять свои самые пылкие увлечения в тиски условностей и приличий. Будь у меня дочь, которой суждено было бы стать г-жой де Сталь, я предпочел бы видеть ее мертвой в пятнадцать лет. Можете ли вы, не испытывая при этом жгучих сожалений, представить свою дочь выставляющей себя напоказ на подмостках славы, дабы заслужить одобрение толпы. Как бы высоко ни поднялась женщина в своих тайных и прекрасных мечтах, она должна принести на алтарь семьи все, что в ней есть лучшего. Ее порыв, ее талант, ее стремление к добру, к совершенству, вся поэма ее юности принадлежит супругу, которого она изберет, детям, которые у нее будут. Я угадываю ваше тайное желание расширить узкий круг, в границах которого осуждена жить каждая женщина, и внести в брак страсть, любовь. Да, это прекрасная мечта; я не скажу, что она недосягаема, но ее трудно воплотить в жизнь, и она не раз осуществлялась, на горе людям, которые не были созданы друг для друга. Простите мне это избитое выражение.