Женщины в любви - Дэвид Герберт Лоуренс Страница 19

– Разве ты не считаешь возможным сосредоточить свою жизнь вокруг любви к женщине? – спросил Биркин.

Джеральд прищурился и, пристально наблюдая за своим товарищем, улыбнулся непонятной, жутковатой улыбкой.

– И никогда не считал, – сказал он.

– Нет? А вокруг чего, в таком случае, сосредоточена твоя жизнь?

– Я не знаю – мне хотелось, чтобы на этот вопрос мне ответил бы кто-нибудь другой. Насколько я понимаю, в моей жизни такого средоточия нет вообще. Она искусственно поддерживается общественными порядками.

Биркин задумался над его словами, точно в них было что-то затрагивающее его душу.

– Понимаю, – сказал он, – У тебя нет ядра, вокруг которого можно было бы построить свою жизнь. Старые идеи уже мертвы и похоронены – они ничего нам не дадут. По-моему, остается только совершенное единение с женщиной – брак в высшем его проявлении – кроме этого не осталось ничего.

– То есть, ты считаешь, что не будет женщины – не будет и всего остального? – спросил Джеральд.

– Именно так – если учитывать, что Бог умер.

– Тогда нам придется трудновато, – сказал Джеральд. Он отвернулся и посмотрел в окно на пролетающие мимо золотые сельские пейзажи.

Биркин не мог не отметить про себя, каким красивым и мужественным было лицо его друга и что ему достало хладнокровия напустить на себя равнодушный вид.

– Ты думаешь, что у нас мало шансов на успех? – спросил Руперт.

– Если нам придется поставить в основу своей жизни женщину, если мы поставим все, что у нас есть, на одну-единственную женщину и только на нее, то, полагаю, что да, – ответил Джеральд. – Я не думаю, что вообще когда-нибудь буду строить свою жизнь таким образом.

Биркин со злостью следил за ним взглядом.

– Ты прирожденный скептик, – сказал он.

– Ничего не поделаешь, такие уж чувства у меня возникают, – ответил тот.

И он опять посмотрел на собеседника своими голубыми, мужественными, сияющими глазами, в которых читалась насмешливая ирония. На мгновение во взгляде Биркина полыхнул гнев. Но вскоре они уже смотрели обеспокоено, с сомнением, а потом и вовсе смягчились, и в них появились теплота, горячая нежность и улыбка.

– Меня это очень беспокоит, Джеральд, – сказал он, морща лоб.

– Я уже вижу, – сказал Джеральд и его губы тронула по-мужски скупая улыбка.

Сам того не осознавая, Джеральд поддался влиянию своего друга. Ему хотелось находиться рядом с ним, стать частью его мира. В Биркине он видел некое родство духа. Однако глубже заглядывать ему не хотелось. Он чувствовал, что ему, Джеральду, были известны более основательные, не терявшие со временем своей актуальности истины, чем любому другому знакомому ему человеку. Он чувствовал себя более зрелым, более опытным. В друге его привлекали переменчивая теплота и готовность соглашаться с чужими мыслями, а также блистательная, страстная манера говорить. Он наслаждался богатой игрой слов и быстрой сменой эмоций. На истинный смысл слов он никогда не обращал внимания: ему-то было лучше знать, что за ними скрывается.

Биркин это понимал. Он видел, что Джеральд хотел бы испытывать к нему нежность и в то же время не принимать его всерьез. И это заставляло его держаться твердо и холодно. Поезд бежал дальше, он смотрел в окно на поля, и Джеральд перестал для него существовать.

Биркин смотрел на поля, на закат и думал: «Если человечество будет уничтожено, если наша раса будет уничтожена, как был уничтожен Содом, и останется это вечернее солнце, которое зальет светом землю и деревья, то я готов умереть. То, что наполняет их, останется, оно не исчезнет. В конце концов, что есть человечество, как не одно из проявлений непостижимого? И если человечество исчезнет, это будет означать, что это проявление нашло свое наивысшее выражение, что в его развитии наступил завершающий этап. Та сила, которая находит свое выражение и которой еще только предстоит его найти, не исчезнет никогда. Она здесь, в этом сияющем закате. Пусть человечество исчезнет – а так со временем и случится. Проявления созидательного начала существовать не перестанут, только они-то и останутся в этом мире. Человечество перестало быть проявлением непостижимого. Человечество – это невостребованное письмо. Что-то другое станет сосудом для этой силы, она воплотится в жизнь по-новому. Так пусть же человечество исчезнет как можно скорее».

Джеральд прервал его размышления вопросом:

– Где ты остановишься в Лондоне?

Биркин поднял голову.

– У друга в Сохо. Мы платим за квартиру пополам, и я живу там, когда захочу.

– Отличная идея – иметь более-менее собственное жилье, – сказал Джеральд.

– Да. Но я особенно туда не стремлюсь. Я устал от людей, которых постоянно там встречаю.

– Что за люди?

– Художники, музыканты – в общем, лондонская богема – самые расчетливые богемные крючкотворы из всех когда-либо пересчитывавших свои гроши. Но есть и несколько приличных людей, которые умеют иногда вести себя вполне достойно. Они необычайно яростно ратуют за перестройку этого мира – они, по-моему, живут отрицанием и только отрицанием – они просто не могут жить без какого-нибудь отрицания.

– Кто они? Художники, музыканты?

– Художники, музыканты, писатели, бездельники, натурщицы, продвинутые молодые люди – все, кто открыто пренебрегает условностями и не принадлежит ни к одной среде. Зачастую это юнцы, которых выставили из университета, и девицы, живущие, как они говорят, самостоятельно.

– И все свободные от предрассудков? – спросил Джеральд.

Биркин увидел интерес в его глазах.

– С одной стороны, да. С другой – совершенно ограниченные. Но несмотря на все их непристойное поведение, поют они одну и ту же песню.

Он взглянул на Джеральда и увидел, что в его голубых глазах зажглись огоньки странного желания. Он также заметил, как хорош собой тот был. Джеральд был привлекателен, казалось, в его жилах стремительно бежала наэлектризованная кровь. Его голубые глаза горели ярким и в то же время холодным светом, во всем его теле, его формах была какая-то красота, неподражаемая томность.

– Я проведу в Лондоне два-три дня – мы должны как-нибудь встретиться, – предложил Джеральд.

– Да, – согласился Биркин, – но в театр или мюзик-холл мне не хочется – лучше ты заходи ко мне, посмотрим, что ты скажешь о Халлидее и его приятелях.

– С большим удовольствием, – рассмеялся Джеральд. – Что ты делаешь сегодня?

– Я обещал встретиться с Халлидеем в кафе «Помпадур». Это отвратительное место, но больше негде.

– Где это? – спросил Джеральд.

– На Пиккадилли-Серкус.

– Понятно – пожалуй, я туда подойду.

– Подходи. Мне кажется, тебя это позабавит.

Близился вечер. Они только что проехали Бедфорд. Биркин смотрел на природу и чувствовал какую-то безнадежность. Он всегда так себя чувствовал, когда поезд приближался к Лондону. Его неприязнь к человечеству, к скоплению человеческих существ, была почти патологической.