Дневник войны со свиньями - Адольфо Биой Касарес Страница 18

Еще не дойдя до улицы Сальгеро, он встретил сына.

– Как удачно, – сказал Видаль.

– Не знаю, очень ли удачно. По-моему, ты не слишком разбираешься в том, что происходит.

Видаль подумал, что барьер между поколениями непреодолим. Потом сам себя опроверг: «Да нет никакого барьера». Во всем виновата докторша-психолог, девица, которая была для его мальчика духовником и оракулом; а если не она, так Фаррелл и его «Молодые турки». По правде сказать, он уже примирился с тем, что не понимает всю эту галиматью, которую слышит ежечасно.

– Как прошла игра? – спросил он, чтобы переменить тему.

– И не спрашивай. Настрой у команды хуже некуда. Не зря Кроста мне говорил: дисциплина – это миф. Парни теперь ударились в экономику – им бы только деньги, да побольше. Всю неделю пьянка и бабы, накануне игры прибегают впопыхах на стадион, тренируются до упаду, а когда наступает состязание, играют как сомнамбулы. А потом люди удивляются, почему это наш большой национальный футбол превратился в тень того, что был прежде.

– Не потому ли, что старые игроки уже пришли в негодность?

– В полную негодность. Что знали в ваши времена о работе в команде и о планировании? Не будешь же ты сравнивать футбол эгоистический, где главенствует индивидуализм и дешевые трюки, с научным планированием игры до последней детали, как теперь требуется.

– Инциденты были?

– Несколько хулиганских выходок на трибунах, так, пустяки, а в целом все проходило культурно, полный порядок, люди даже скучали.

– Послушай, я все забываю тебе сказать. Наш Буян попросил меня, чтобы я у тебя разузнал.

– У меня разузнал? Что?

– Про вставную челюсть. Он хотел бы узнать, есть ли надежда, что ее вернут ему.

– Ты что, хочешь, чтобы я за него заступился? Нет, народ совсем голову потерял. У меня такое сложное положение, и родной отец толкает меня в яму.

– Но почему у тебя сложное положение?

– Хорош вопросик! Ничего интересней я не слыхал. Чтобы тебя не беспокоить, я хотел ничего тебе не говорить, но знаешь, что мне рассказали?

– Нет.

– Развозчик овощей и его группа откуда-то узнали, что ты прятался на чердаке. И кажется, они в ярости.

Видаль не стал углублять эту тему, чтобы не раздражать сына, а главное, чтобы не спровоцировать его на догматические разглагольствования, которые так вредили их отношениям. Они дошли до улицы Паунеро. Тут Видалю вспомнились слова одной соседки, сказанные, когда Исидорито еще лежал в колыбельке: «Вот бы посмотреть на вас когда-нибудь, как будете вы идти оба рядышком, сияя от гордости!»

– Не хочу тебя огорчать, но ты же знаешь, каким назойливым может быть Буян и в какой он силе.

– Только умом не может похвалиться.

– Он не один. У него еще есть племянник, и тот за него горой.

Лицо Исидорито приобрело цвет чая, в который плеснули слишком много молока. Выпяченные губы искривились книзу, придавая лицу отталкивающее выражение страха.

– Слушай, че, – сказал он, – надо тебе понять, и чем раньше, тем лучше. Знаешь, кто станет в конечном счете самой вероятной жертвой всех этих групп подавления? Вместо того чтобы создавать мне новые трудности, ты, ради твоего же блага, лучше бы постарался ладить с людьми и оставил бы меня в покое. Положение человека вроде меня в это время совсем незавидное.

– Ну ладно, но если оба Больоло, и дядя и племянник, накинутся на меня…

– Знаешь, сейчас у многих руки связаны. У них тоже. Антония Кобылка была такой заядлой активисткой, а теперь будет рада-радешенька, если на нее не обратят внимания. Племянник Больоло, он, хотя бы ради Кобылки, поостережется.

– А что случилось с Антонией?

– Слушай, че, где ты живешь? Ты даже не знаешь, что у доньи Далмасии обнаружился прогрессирующий атеросклероз?

– Бедная женщина?

– Лучше бы сказал, бедные ее внучки. Болезнь у нее движется снаружи вовнутрь, поразила какой-то там контролирующий центр, разыгрались гормоны, и эта женщина превратилась в мужчину по всем статьям. Если у нее не заберут внучек, она их перепортит. Настоящий скандал.