Сэр Гибби - Джордж Макдональд Страница 17

Вряд ли мне нужно пояснять то, что, наверное, и так уже ясно из моего рассказа: Гибби оставался честным и чистым благодаря тому, что в нём всегда пульсировала и жила удивительная, редкостная любовь к себе подобным. Человеческое лицо было для него лучшим украшением вселенной. На самом деле, это чувство заложено в каждого из нас с самого творения, но в характере Гибби его было видно с первого взгляда: обычное человеческое качество засияло в нём с поразительной силой. Гибби не знал другой музыки, кроме мужских и женских голосов; по крайней мере, никакая другая музыка не проникала так в его сердце. Конечно, он слышал пока совсем немного. Почти каждый вечер пьяные матросы орали при нём корабельные песни, а по воскресеньям он иногда пробегал мимо дверей, за которыми слышалось пение псалмов. Но ни то, ни другое, пожалуй, нельзя было назвать музыкой. Гибби случалось видеть, как люди победнее вывешивают на окно проволочную клетку с канарейкой или соловьём, но он слишком нежно любил своих меньших братьев, чтобы радоваться их принуждённому пению. Человеческий птенец слишком ценил свою свободу и потому не мог радоваться песне маленького пернатого собрата, который эту свободу потерял. И поскольку Гибби ничем не мог ему помочь, то обычно, завидев очередного чирикающего пленника, поскорее убегал прочь. Иногда, правда, он останавливался и пытался как–то утешить бедного заключённого, а однажды его даже поймали за руку, когда он уже собирался открыть дверцу и выпустить на свободу канарейку, чья клетка висела у входа в лавку. Будь это не Гибби, а кто–то другой, ему бы точно попало на орехи. А так хозяин птички только улыбнулся несостоявшемуся избавителю и перевесил клетку повыше. В Гибби жила страстная любовь и привязанность ко всему живому, всё время находившая себе выход то в одном, то в другом. Его руки и сердце были слишком заняты добром; так стоит ли удивляться тому, что зло просто не находило в них места?

Одним весенним вечером Гибби вошёл в общую гостиную пансиона тётки Кроул и впервые увидел там чернокожего матроса, которого все вокруг называли Самбо. Он тут же буквально влюбился в его большие, тёмные, сияющие глаза и в белоснежные зубы, то и дело сверкавшие в добродушной улыбке. Самбо только что сошёл на берег и ждал следующего корабля, а пока решил обосноваться у тётки Кроул. Гибби попытался с ним познакомиться, Самбо тут же откликнулся на его приветливость, и через несколько дней между ними возникла крепкая дружба. Вскоре Самбо уже относился к маленькому беспризорнику с неизменной любовью и нежностью, и Гибби платил ему той же монетой.

Этот негр был невероятно сильным и мускулистым человеком, подобно многим из своих чернокожих собратьев, и его было так же трудно разозлить, поскольку с африканской кровью он унаследовал порядочную долю выношенного и выстраданного долготерпения. Он добродушно выносил даже тех, кто относился к нему особенно презрительно и с ещё большим высокомерием, чем чёрные обычно терпят от белых, а когда самые грубые и жестокие городские мальчишки дразнили его, он только сверкал зубами и улыбался. Видя его кротость, люди сварливые и недружелюбные потихоньку наглели и часто как будто нарочно испытывали его терпение. Но пока их нападки ограничивались обыкновенной грубостью, дерзостью или даже явным мошенничеством, Самбо выдерживал всё это с удивительным спокойствием. Однако вскоре оказалось, что у его терпения тоже был свой предел.

Однажды вечером все посетители тётки Кроул играли в карты, а Самбо сидел рядом и смотрел. В какой–то момент игра приняла забавный оборот, Самбо рассмеялся, и тогда один малаец, которому сегодня особенно не везло, разозлился и обругал его. Другие игроки тоже запротестовали и закричали, что нечего смеяться, коли денег на кон не положил, и начали требовать, чтобы Самбо тоже сел играть с ними. Не знаю почему, но он не захотел, а когда на него начали нажимать, решительно отказался. Тут народ и вовсе обиделся, а поскольку большинству из них надо было буквально полсекунды, чтобы неудовольствие переросло в возмущение, ярость и жестокую месть, в кабаке тут же завязалась страшная драка.

Всё это время Гибби сидел у Самбо на колене. Он то и дело успокаивающе поглаживал его по щеке, но по мере того, как оскорбление сыпалось за оскорблением, солнечная кровь африканца медленно закипала и подымалась внутри, отчего его зубы и белки глаз казались ещё белее. Наконец какой–то дикарь из Гринока швырнул в него стаканом. С быстротой ящерицы Самбо прикрылся рукой, стакан ударился об неё, отскочил и попал прямо по голове Гибби — не сильно, но достаточно для того, чтобы тот вскрикнул. Тут в негре пробудилась вся дремавшая до сих пор ярость. С нежностью кормящей матери он посадил Гибби в угол позади себя, а в следующую секунду одним прыжком разметал всех игроков по полу, повалив стол, бутылки и стаканы им на головы. Однако при виде их жалких, потерянных лиц, у нему тут же вернулось прежнее дружелюбие. Он от всей души рассмеялся и тут же кинулся подымать стол и высвобождать пленников. Когда все снова уселись, он подхватил Гибби на руки, отнёс его к себе и положил спать рядом с собой.

Посередине ночи Гибби проснулся, увидел, что рядом никого нет, и стал искать отца. Путая сон и явь, он вообразил, что отец его снова умер. Тут он вспомнил, что засыпал рядом с Самбо, но где негр был сейчас, он не знал, потому что в постели его точно не было. Гибби ощупью добрался до какой–то двери, толкнул её и увидел слабый огонёк. Он оказался в маленькой каморке, где Самбо обычно спал по ночам, и увидел, что возле кровати его друга происходит что–то странное. Гибби приподнялся на цыпочках и заглянул внутрь. Там стояло несколько мужчин, а в углу шла почти беззвучная потасовка. Спросонья Гибби не понял, что происходит, но, прекрасно зная небывалую силу и ловкость своего друга, не очень за него беспокоился. Однако внезапно раздался какой–то непонятный, захлёбывающийся звук, чужие мужчины быстро отскочили от кровати и исчезли. Гибби бросился к Самбо. С кровати до него донеслись слова «Господи Иисусе!» — и всё стихло. Свет уличного фонаря падал на постель, и Гибби увидел, как из чёрного горла густыми толчками льётся кровь. Тут голова негра откинулась назад, и малыш увидел страшную зияющую рану.

Несколько секунд Гибби стоял, оцепенев от ужаса. Ночь молчала, до него доносился только тихий булькающий звук, и от этой жуткой тишины малыш потерял голову. Впоследствии он так никогда и не вспомнил, что произошло потом. Когда он пришёл в себя, он был на улице и, как ветер, бежал по мостовой, не зная куда. Вряд ли он боялся, что с ним сделают что–то плохое. По улице его гнал не страх за свою судьбу, а дикий, звериный ужас.

Ещё он помнил, как на рассвете очутился на цепном мосту, переброшенном через реку Даур. Он не знал, что ждёт его впереди, и думал лишь о том, как бы убежать от того, что осталось позади. Он всегда верил в людей, но теперь эта вера умерла. Его город, его всегдашний дом вызывал в нём панический страх. Он привык к ссорам, ударам и ругани и вполне с ними уживался. Может, сознательно он и не пытался объяснить происходящее, но облекал всё, что видел, в свою детскую доверчивость и потому оставался в покое. Однако прошлая ночь открыла ему такое, чего он до сих пор не знал.

Ночной мрак как будто раскололся надвое, и, заглянув в трещину, Гибби заглянул в ад. Люди совершили такое, что уже нельзя было исправить, и Гибби подумал, что именно это, должно быть, называют убийством. А ведь Самбо был таким хорошим, почти таким же хорошим, как отец! И вот теперь он больше никогда не сделает ни одного вздоха. Отправился ли он туда же, куда ушёл отец? Может быть, в этом мире только хорошие люди перестают дышать и холодеют? Ведь Самбо убили плохие люди! И с этой мыслью в голове Гибби впервые начало проявляться осознание зла и несправедливости.