Найденыш - Шарлотта Бронте Страница 14

— Что ж, — усмехнулся Шельма, — коли мой дражайший друг вмешался, я на сей раз позволю этой женщине избегнуть заслуженного наказания.

В действительности он, хоть и утратил право именоваться человеком, был не до конца чудовищем. Смертельная бледность, разлившаяся по лицу жены, беспомощность, с которой она распростерлась перед ним на полу, отчасти тронули каменное сердце. Кроме того, в оправдание его поступка следует заметить, что услышанные им слова были из тех, какие мужчина не может и не должен терпеть молча. Он, впрочем, не пожелал выказывать чувств и, оттолкнув Зенобию ногой, воскликнул:

— Вставай, низкая тварь, и убирайся прочь сию же минуту!

Она не шелохнулась. Он взглянул пристальнее и понял, что она от пережитого страха лишилась чувств. Громко и гнусно выругавшись, Шельма позвонил в колокольчик и велел вбежавшему слуге «унести эту женщину».

Когда тот шагнул к несчастной, Монморанси приблизился и шепнул ему на ухо что-то, на что лакей ответил: «Да, сэр, незамедлительно». Через несколько минут он вернулся с откупоренным бочонком бренди и двумя стаканами. Водрузив все это на стол, слуга вышел.

Шельма ничуть не удивился, что Монморанси распоряжается, будто в собственном доме. Оба уселись за стол и, черпая из бочонка стаканами, принялись заливать в себя его содержимое. Так продолжалось более получаса, причем за все это время не было произнесено ни слова. Теперь их раскрасневшиеся лица, нетвердые движения и блеск в глазах свидетельствовали, что нужная для беседы кондиция достигнута. Монморанси обратился к своему товарищу так:

— Ягненочек мой, вы наверняка догадываетесь, что я заглянул к вам не без причины.

Шельма:

— Да, и этот отличнейший старинный коньяк ее знает.

Монморанси:

— Ах верно, аромат вашего превосходного бренди поднял бы мертвеца. Однако эта причина не единственная. У меня есть и другая.

— Какая же?

— Думаю, вам известно, что стойкие защитники существующего порядка заполучили себе новобранца, который может доставить нам, поборникам вольности, определенные затруднения.

— Еще бы не знать! И это самая свежая ваша новость?

— Она и самая свежая, и самая важная, однако у меня есть к ней свой комментарий. От этого Студня, или Сидня, или как там его зовут, необходимо избавиться.

— Да, но как это осуществить?

— Как? Вы совсем поглупели, если задаете такой вопрос.

— Что ж, я и сам могу на него ответить. Тут потребуется кинжал, кинжал убийцы.

— Конечно.

— Сделаете это вы или я?

— Вы. Мои рука и сердце будут заняты в другом месте.

— Вот как? И на какую же дичь нацелился кровопивец?

— На дичь, которую иные назвали бы достойной, я же нахожу охоту на нее унизительной. Не пройдет и нескольких месяцев, как маркиз Доуро превратится в покойника, который не восстанет вовеки.

— Маркиз Доуро? Милый Алекс, как вы к нему подберетесь, не подвергая опасности себя?

— Спокойствие! Я составил план, и, кстати, вы сможете устранить свою жертву тогда же и тем же способом — если, конечно, не побоитесь дать и нарушить клятву столь страшную, что содрогнутся основания Земли!

— Ха-ха-ха! Когда меня пугало деяние, угодное сатане? О, если бы я мог свершить преступление столь черное, что до него еще никто не додумывался!.. Говорите же скорее, и покончим с загадками.

— Пройдемте сюда, пока я буду наставлять вас в вашем искусстве, ибо я не хочу, чтобы нас подслушали. Речь идет не только о моей жизни.

Двое достойных сообщников вышли на балкон, где продолжали беседовать страстным шепотом до тех пор, пока сумерки (ибо час был закатный) не сменились тьмой. Наконец пронизывающий холодный ветер с протекающей неподалеку Гвадимы понудил их вернуться в комнату. Здесь они сели за стол и вновь атаковали бочонок, который за прошлый раз успели ополовинить. На протяжении трех часов они пили безостановочно, но вот Монморанси, в шестьдесят пятый раз опустив в бочонок стопку, вытащил ее пустой. Он встал, проклял малую вместимость всех бочек и бочонков на свете, назвал Шельму скупым псом (ибо щедрый хозяин отправил бы слугу за новой порцией выпивки) и вышел на улицу, пошатываясь и невнятно чертыхаясь себе под нос.

Лорд Эллрингтон покинул комнату вскоре после гостя. Его походка, впрочем, была твердой и уравновешенной. Он спустился в вестибюль, потребовал карету и, вскочив в нее, велел кучеру ехать в парламент. Там этот необыкновенный человек произнес речь столь блистательную, мощную и убедительную, что ни один оратор в истории не сумел ее превзойти и лишь немногие достигли тех же высот. По его манерам никто не догадался бы, что он пьян. Шельма был само изящество, выдержка и достоинство; лишь глаза, как обычно, выдавали тайну. Дикий, блуждающий, беспокойный огонь и чрезмерный блеск его темных очей придавали каждой черте лица почти безумное выражение.

Рассвет уже порозовил восточный край горизонта, когда Шельма возвратился домой, а когда он наконец уронил раскалывающуюся голову на подушку, солнце вновь сияло над зелеными водами океана. Здесь я и оставлю его наслаждаться коротким периодом забытья и вернусь к другим героям моей повести.