Три солдата - Джон Дос Пассос Страница 14

– Нет, с меня довольно этих лягушатниц проклятых! Они вышли все вместе из кабачка.

Когда оба товарища отделились и направились вниз по улице, Фюзелли услышал сквозь металлическую дробь дождя нервный прерывающийся голос:

– Не знаю, что и придумать, чтобы забыть, как забавно выглядели каски этих молодцов вокруг лампы… Просто придумать не могу!

Билли Грей и Фюзелли соединили свои одеяла и улеглись рядом. Они лежали на твердом полу палатки, тесно прижавшись друг к другу, и прислушивались к дождю, беспрерывно барабанившему по промокшей парусине, натянутой вкось над их головами.

– Черт побери, Билли, у меня, кажется, начинается воспаление легких, – сказал Фюзелли, прочищая нос.

– Я единственно только и боюсь во всей этой проклятой истории, как бы не подохнуть от болезни. А говорят, еще одного парня скрутило от этого, как его… менингита.

– Это то, что у Штейна было?

– Капрал не желает говорить.

– Старина капрал сам не очень-то здоров с виду, – сказал Фюзелли.

– Все этот климат гнилой, – прошептал Билли Грей среди приступа кашля.

– Тысяча чертей, кончите вы когда-нибудь с вашим кашлем?! Уснуть человеку не дадут, – раздался голос с другого конца палатки.

– Пойди возьми себе комнату в гостинице, если он тебе мешает!

– Верно, Билли, так его!

– Если не перестанете галдеть, ребята, я всех завтра на кухню засажу, – раздался добродушный голос сержанта. – Не знаете вы разве, что уже протрубили зорю?

В палатке воцарилась тишина, нарушаемая только дробью дождя и кашлем Билли Грея.

– У меня от этого сержанта живот подводит, – плаксиво сказал Билли Грей, сворачиваясь под одеялам, когда его кашель успокоился.

Немного погодя Фюзелли тихо прошептал – так, чтобы никто, кроме приятеля, не мог услышать:

– Послушай-ка, Билли, ведь правда, что все это ни капли не похоже на то, что мы ожидали?

– Верно!

Я хочу сказать, что ребята и не помышляют о том, чтобы задать перцу гуннам. Только и знают, что ворчат на все.

– Это, брат, тем, которые повыше, полагается думать, – заявил Грей.

– Черт, а я-то думал, что от этой войны дух будет захватывать, как на картинах.

– По-моему, все это одна болтовня была.

– Может быть!

Засыпая на жестком полу, Фюзелли чувствовал у своего бока приятную теплоту тела Билли и слышал над головой бесконечную, однообразную дробь дождя по промокшей парусине. Он старался не заснуть сразу, чтобы вспомнить, как выглядела Мэб, но сон неожиданно одолел его.

Труба выжила Фюзелли из-под одеяла до того, как начало светать. Дождя не было. Воздух был резок. Густой белый туман казался холодным, как снег, при прикосновении к их лицам, еще теплым от сна. Капрал сделал перекличку, зажигая спички, чтобы прочесть список. Когда он распустил часть, из палатки раздался голос сержанта, все еще продолжавшего лежать завернувшись в одеяло:

– Эй, капрал! Скажите-ка Фюзелли, чтобы он отправился ровно в восемь часов убрать помещение лейтенанта Стенфорда, офицерский барак, номер четыре.

– Слышали, Фюзелли?

– Ладно, – сказал Фюзелли.

Вся кровь в нем внезапно закипела. Ему в первый раз приходилось исполнять работу прислуги. Не для того он поступил в армию, чтобы быть рабом какого-то проклятого лейтенантишки. А потом это против военного устава. Он пойдет сейчас к сержанту и поставит его на место. Он не намерен превращаться в лакея! Фюзелли направился к дверям палатки, обдумывая по дороге, что сказать сержанту. Но тут он заметил, что капрал кашляет в платок с выражением страдания на лице. Он повернулся и побрел в другую сторону. Если он начнет лягаться таким образом, все его дело полетит к черту. Уж лучше заткнуть глотку и перенести все. Бедняга капрал долго не протянет в таком состоянии. Нет, глупо будет испортить дело.

В восемь Фюзелли с метлой в руке, чувствуя, как внутри его волнуется и кипит глухая ярость, постучался в некрашеную дощатую дверь.

– Кто там?

– Убирать комнату, сэр, – сказал Фюзелли.

– Приходите минут через двадцать, – раздался голос лейтенанта.

– Слушаю, сэр!

Фюзелли прислонился к задней стене барака и закурил папиросу. Воздух щипал его руки, как будто их скребли теркой для орехов. Двадцать минут тянулись медленно. Отчаяние охватило его. Как одинок он был здесь, вдали от всех своих близких, затерянный в огромной машине. Он говорил себе, что никогда ничего не добьется, никогда не попадет туда, где сможет показать, на что он годен. Он чувствовал себя точно на каторге. День за днем будет одно и то же. Та же рутина, та же беспомощность. Он посмотрел на часы. Прошло двадцать пять минут. Фюзелли поднял свою метлу и направился кругом в комнату лейтенанта.

– Войдите, – небрежно сказал лейтенант.

Он был в рубашке и брился. Приятный запах мыла наполнял темную дощатую комнату, всю обстановку которой составляли три койки и несколько офицерских сундуков. Это был краснолицый молодой человек с дряблыми щеками и прямыми темными бровями. Он принял командование над ротой всего день или два назад.

«Приличный малый как будто», – подумал Фюзелли.

– Как вас зовут? – спросил лейтенант, проводя вкось по горлу своей безопасной бритвой и обращаясь к маленькому никелевому зеркальцу. Он немного заикался. Фюзелли показалось, что у него английский выговор.

– Фюзелли!

– Из итальянцев, должно быть?

– Да, – мрачно ответил Фюзелли, отодвигая от стены одну из коек.

– Parla italiano?

– Вы спрашиваете, говорю ли я по-итальянски? Нет, сэр, – сказал Фюзелли решительно, – я родился в Фриско.

– В самом деле? Принесите мне, пожалуйста, еще воды.

Вернувшись с водой, Фюзелли зажал между коленями щетку и принялся дуть на свои руки, онемевшие от холодного ветра. Лейтенант был уже одет и тщательно застегивал верхний крючок своей тужурки. На его розовой шее выступила от воротника красная полоска.

– Прекрасно! Когда вы справитесь, доложите в роте.

Лейтенант вышел, с самодовольным и значительным видом натягивая перчатки.

Фюзелли медленно пошел обратно в палатку, в которой стояли солдаты, глазея по сторонам на окутанные туманом длинные ряды тощих бараков, с которых капала вода; на большие жестяные навесы походной кухни, где суетились среди пара от готовящейся еды дежурные и кашевары в засаленных синих передниках.

В мозгу Фюзелли почему-то запечатлелся жест, которым лейтенант натягивал перчатки. Такие движения ему приходилось видеть только в кинематографе у важных, толстых господ во фраках; да еще у председателя общества, которому принадлежала оптическая мастерская, где он работал на родине, в Фриско, были, пожалуй, тоже манеры в этом духе.