Золотоискатель - Жан-Мари Гюстав Леклезио Страница 14

Еще мы читаем новости, старые, многим уже по нескольку месяцев, если не лет, но какая нам разница? Рассказы о кораблекрушениях, землетрясение в Осаке. И еще подолгу разглядываем картинки. Чай с монгольскими ламами, маяк с рекламы фруктовой соли «Эно», Призрачный Всадник, фея среди целой стаи львов. А от одной иллюстрации к «Наде» нас вообще пробирает дрожь: это Гора-Призрак — каменный великан с разверстой пастью-пещерой, в которой и суждено погибнуть прекрасной Наде.

Эти картины, сохранившиеся в моей памяти от того времени, до сих пор живут там, в духоте, под раскаленной крышей, мешаясь с шумом ветра в иглах казуарин, когда ночная мгла понемногу заполняет сад вокруг большого дома и начинают свою трескотню зимородки.

Мы ждем, сами не зная чего. Вечерами, перед тем как уснуть, лежа под москитной сеткой, я представляю себя на борту корабля с раздутыми парусами, он мчит меня по темному морю, а я смотрю на солнечные искры. Я прислушиваюсь к Лориному дыханию: она дышит медленно, ровно, и я знаю, что она тоже лежит с открытыми глазами. О чем мечтает она? Я думаю, что все мы сейчас плывем на одном корабле, который несет нас на север, к острову Неизвестного Корсара. И тут я переношусь в ущелья Ривьер-Нуара, в самые дебри, ближе к Мананаве, туда, где леса темны и непроходимы, где до сих пор слышны стенания великана Сакалаву, убившего себя, чтобы не даться в руки белым с плантаций. Лес полон ловушек, ядовитых растений; он звенит криками обезьян, а прямо надо мной, заслонив на миг солнце, проплывает белая тень «травохвостов». Мананава — страна грез.

Бесконечно длинными кажутся мне дни, что приближают нас к пятнице 29 апреля. Они слились в один нескончаемый день, разделенный ночами и снами на отрезки, далекий от реальности день, становящийся достоянием памяти в тот самый миг, когда я проживаю его. Мне непонятно, что несут в себе эти дни, какой судьбоносный заряд заложен в них. Да и как могу я это знать, если у меня нет никаких ориентиров? Разве что Башня Тамарен, которую я высматриваю за деревьями, чтобы отыскать по ней море, да с другой стороны — острые скалы Трех Сосцов и Крепостная гора, охраняющие границы моего мира.

Помню солнце: оно палит нещадно с самой зари, иссушает красную землю вдоль канавки, что прорыли, скатываясь с голубой жестяной крыши, дожди. А перед этим были февральские грозы с дувшим в сторону гор северо-западным ветром, дожди, изрывшие оврагами холмы и плантации алоэ, горные потоки, возмущавшие безмятежную голубизну лагун.

С самого утра отец стоит на веранде и смотрит на завесу дождя, надвигающуюся на поля, застилающую горы, — туда, где в районе горы Макабе и Бриз-Фер находится сейчас электрогенератор. Когда размокшая земля начинает сверкать под солнцем, я сажусь на ступеньки веранды и леплю из грязи разные фигурки для Мам: собачку, лошадку, солдатиков и даже целый корабль — с мачтами из веточек и парусами из листьев.

Отец часто ездит в Порт-Луи, а оттуда поездом отправляется во Флореаль проведать тетушку Аделаиду. На будущий год, когда я поступлю в Королевский коллеж, я буду жить у нее. Но все это мне совсем не интересно. Здесь, над миром Букана, непонятной грозой нависла опасность.

Я знаю, что моя жизнь — здесь, и нигде больше. Я так давно беспрестанно смотрю на этот пейзаж, что знаю тут каждую ложбинку, каждое пятнышко, каждое секретное место. И всегда позади меня темнеет бездна ущелий Ривьер-Нуара, таинственная долина Мананавы.

Для вечера у нас есть свои секретные места, например древо добра и зла, к которому мы ходим с Лорой. Мы усаживаемся, свесив ноги, на толстых ветках и сидим так, ничего не говоря, просто смотрим, как постепенно угасает под густой листвой свет. К вечеру, когда начинается дождь, мы, словно музыку, слушаем стук капель по широким листьям.

Есть у нас и другой тайник. Это овраг, в глубине которого течет тонкий ручеек, что впадает дальше в реку Букан. Иногда к нему, только чуть ниже по течению, приходят женщины, чтобы искупаться; иногда мальчик-пастух пригонит стадо коз. Мы с Лорой идем в самый конец оврага, туда, где на узкой площадке растет, наклонившись над пропастью, тамариндовое дерево. Мы садимся верхом на ствол и ползем по нему до веток, а потом, прижавшись к дереву головой, просто сидим, смотрим на струящуюся по вулканическим камням в глубине оврага воду и мечтаем. Лора считает, что в ручье есть золото и что женщины потому и ходят сюда полоскать белье, чтобы потом находить застрявшие в ткани золотые песчинки. Мы смотрим, смотрим без конца на бегущую воду, на солнечные блики, играющие на черном прибрежном песке. Когда мы здесь, мы не чувствуем никакой угрозы, ни о чем не думаем. Ни о болезни Мам, ни о деньгах, которых не хватает, ни о дяде Людовике, скупающем наши земли под плантации. Потому мы и ходим сюда — в наши тайные, наши секретные места.

На рассвете отец отправился в экипаже в Порт-Луи. Я сразу же побежал в поля, сначала — на север, чтобы посмотреть на мои любимые горы, потом повернулся к Мананаве спиной и теперь шагаю к морю. Я один, Лора не может пойти со мной, она плохо себя чувствует. Она в первый раз сказала мне это сегодня, в первый раз заговорила о крови, что приходит к женщинам по лунному календарю. Больше она никогда не заговорит об этом, будто стыд проявился у нее позже. Вспоминаю, какой она была в тот день: бледная черноволосая девочка, упрямица с гордо вскинутой головой, готовая, как всегда, помериться силами со всем миром, и все же что-то неуловимо изменилось в ней, отдалив ее от меня, сделав чужой. Вот она стоит на веранде в длинном голубом хлопчатобумажном платье с закатанными рукавами, открывающими худые руки, и улыбается мне вслед, словно говоря: «Я — сестра лесного человека».

Не останавливаясь, я бегу к подножию Башни, к самому морю. Мне не хочется идти ни на берег у Черной реки, ни к устью Тамарена. Это из-за рыбаков. После моего морского приключения, после того, как нас с Дени разлучили в наказание, мне не хочется бывать там, куда мы раньше ходили вместе. Я забираюсь на Башню или на Звезду и оттуда, из своих укрытий в зарослях, смотрю на море и на птиц. Даже Лора не знает, где меня искать.

Я один и в голос разговариваю сам с собой. Сам себя спрашиваю и сам себе отвечаю. Вот так: «Ну вот, давай-ка присядем тут». — «Где это?» — «Да вот здесь, на этом плоском камне». — «Ты кого-нибудь ищешь?» — «Да нет же, приятель, я просто смотрю на море». — «Крабоеда высматриваешь?» — «Гляди — корабль! Видишь, как он называется?» — «Я знаю, это „Арго“. Это мой корабль, он пришел за мной». — «Ты уезжаешь?» — «Да, я скоро уеду. Завтра, а может, послезавтра, уеду…»

Я был на вершине Звезды, когда начался дождь.

Сначала было ясно, солнце жгло кожу через одежду; вдали, на тростниковых плантациях, дымили трубы. Я смотрел на темно-синюю водную гладь, там, за рифами.

Дождь приходит с моря, откуда-то со стороны Порт-Луи, гигантским полукружием стремительно надвигается на меня его серая завеса. Все происходит так внезапно, что мне даже не приходит в голову спрятаться. С бешено бьющимся сердцем я стою на выступе утеса. Мне нравится смотреть, как приходит дождь.

Ветра нет. Все вдруг стихло — словно горы затаили дыхание. И от этой тишины, от этого оцепенения и пустоты сердце мое колотится еще сильнее.