Война и мир. Том 1-2 - Лев Толстой Страница 14

Князь Василий исполнил обещание, данное навечере у Анны Павловны княгине Друбецкой, просившей его о своем единственномсыне Борисе. О нем было доложено государю, и, не в пример другим, он былпереведен в гвардию Семеновского полка прапорщиком. Но адъютантом или состоящимпри Кутузове Борис так и не был назначен, несмотря на все хлопоты и проискиАнны Михайловны. Вскоре после вечера Анны Павловны Анна Михайловна вернулась вМоскву, прямо к своим богатым родственникам Ростовым, у которых она стояла вМоскве и у которых с детства воспитывался и годами живал ее обожаемый Боренька,только что произведенный в армейские и тотчас же переведенный в гвардейскиепрапорщики. Гвардия уже вышла из Петербурга 10-го августа, и сын, оставшийсядля обмундирования в Москве, должен был догнать ее по дороге в Радзивилов.

У Ростовых были именинницы Натальи, мать именьшая дочь. С утра, не переставая, подъезжали и отъезжали цуги, подвозившиепоздравителей к большому, всей Москве известному дому графини Ростовой наПоварской. Графиня с красивой старшею дочерью и гостями, не перестававшимисменять один другого, сидели в гостиной.

Графиня была женщина с восточным типом худоголица, лет сорока пяти, видимо изнуренная детьми, которых у ней было двенадцатьчеловек. Медлительность ее движений и говора, происходившая от слабости сил,придавала ей значительный вид, внушавший уважение. Княгиня Анна МихайловнаДрубецкая, как домашний человек, сидела тут же, помогая в деле принимания изанимания разговором гостей. Молодежь была в задних комнатах, не находя нужнымучаствовать в приеме визитов. Граф встречал и провожал гостей, приглашая всех кобеду.

«Очень, очень вам благодарен, ma chere или moncher [моя дорогая или мой дорогой] (ma сherе или mon cher он говорил всем безисключения, без малейших оттенков как выше, так и ниже его стоявшим людям) засебя и за дорогих именинниц. Смотрите же, приезжайте обедать. Вы меня обидите,mon cher. Душевно прошу вас от всего семейства, ma chere». Эти слова с одинаковымвыражением на полном веселом и чисто выбритом лице и с одинаково-крепкимпожатием руки и повторяемыми короткими поклонами говорил он всем без исключенияи изменения. Проводив одного гостя, граф возвращался к тому или той, которыееще были в гостиной; придвинув кресла и с видом человека, любящего и умеющегопожить, молодецки расставив ноги и положив на колена руки, он значительнопокачивался, предлагал догадки о погоде, советовался о здоровье, иногда нарусском, иногда на очень дурном, но самоуверенном французском языке, и снова свидом усталого, но твердого в исполнении обязанности человека шел провожать,оправляя редкие седые волосы на лысине, и опять звал обедать. Иногда,возвращаясь из передней, он заходил через цветочную и официантскую в большуюмраморную залу, где накрывали стол на восемьдесят кувертов, и, глядя наофициантов, носивших серебро и фарфор, расставлявших столы и развертывавшихкамчатные скатерти, подзывал к себе Дмитрия Васильевича, дворянина,занимавшегося всеми его делами, и говорил: «Ну, ну, Митенька, смотри, чтоб всёбыло хорошо. Так, так, — говорил он, с удовольствием оглядывая огромныйраздвинутый стол. — Главное — сервировка. То-то…» И он уходил, самодовольновздыхая, опять в гостиную.

— Марья Львовна Карагина с дочерью! — басомдоложил огромный графинин выездной лакей, входя в двери гостиной.

Графиня подумала и понюхала из золотойтабакерки с портретом мужа.

— Замучили меня эти визиты, — сказала она. —Ну, уж ее последнюю приму. Чопорна очень. Проси, — сказала она лакею грустнымголосом, как будто говорила: «ну, уж добивайте!»

Высокая, полная, с гордым видом дама скруглолицей улыбающейся дочкой, шумя платьями, вошли в гостиную.

«Chere comtesse, il y a si longtemps… elle aete alitee la pauvre enfant… au bal des Razoumowsky… et la comtesse Apraksine…j`ai ete si heureuse…» [Дорогая графиня, как давно… она должна была пролежать впостеле, бедное дитя… на балу у Разумовских… и графиня Апраксина… была таксчастлива…] послышались оживленные женские голоса, перебивая один другой исливаясь с шумом платьев и передвиганием стульев. Начался тот разговор, которыйзатевают ровно настолько, чтобы при первой паузе встать, зашуметь платьями,проговорить: «Je suis bien charmee; la sante de maman… et la comtesseApraksine» [Я в восхищении; здоровье мамы… и графиня Апраксина] и, опятьзашумев платьями, пройти в переднюю, надеть шубу или плащ и уехать. Разговорзашел о главной городской новости того времени — о болезни известного богача икрасавца Екатерининского времени старого графа Безухого и о его незаконном сынеПьере, который так неприлично вел себя на вечере у Анны Павловны Шерер.

— Я очень жалею бедного графа, — проговорилагостья, — здоровье его и так плохо, а теперь это огорченье от сына, это егоубьет!

— Что такое? — спросила графиня, как будто незная, о чем говорит гостья, хотя она раз пятнадцать уже слышала причинуогорчения графа Безухого.

— Вот нынешнее воспитание! Еще за границей, —проговорила гостья, — этот молодой человек предоставлен был самому себе, итеперь в Петербурге, говорят, он такие ужасы наделал, что его с полициейвыслали оттуда.

— Скажите! — сказала графиня.

— Он дурно выбирал свои знакомства, —вмешалась княгиня Анна Михайловна. — Сын князя Василия, он и один Долохов, они,говорят, Бог знает что делали. И оба пострадали. Долохов разжалован в солдаты,а сын Безухого выслан в Москву. Анатоля Курагина — того отец как-то замял. Новыслали-таки из Петербурга.

— Да что, бишь, они сделали? — спросилаграфиня.

— Это совершенные разбойники, особенноДолохов, — говорила гостья. — Он сын Марьи Ивановны Долоховой, такой почтеннойдамы, и что же? Можете себе представить: они втроем достали где-то медведя,посадили с собой в карету и повезли к актрисам. Прибежала полиция их унимать.Они поймали квартального и привязали его спина со спиной к медведю и пустилимедведя в Мойку; медведь плавает, а квартальный на нем.

— Хороша, ma chere, фигура квартального, —закричал граф, помирая со смеху.