Желтая маска - Уилки Коллинз Страница 13

— Отец Рокко! — вскричала, останавливаясь, дама.

— Синьора Бригитта! — воскликнул священник; сначала он не мог скрыть своего удивления, но сейчас же оправился и поклонился с обычной спокойной учтивостью. — Простите меня, если я поблагодарю вас за честь возобновления нашего знакомства, а затем продолжу свой путь в студию брата. Нам грозит тяжкая утрата, и я иду подготовить его.

— Вы имеете в виду опасную болезнь вашей племянницы? — спросила Бригитта. — Я только сегодня узнала об этом. Будем надеяться, что ваши опасения преувеличены и что мы еще встретимся при менее печальных обстоятельствах. В ближайшее время я не намерена покидать Пизу, и мне всегда приятно будет поблагодарить отца Рокко за вежливость и снисходительность, которые он выказал мне при деликатных обстоятельствах год назад.

С этими словами она сделала почтительный реверанс и направилась к поджидавшей ее подруге. Патер заметил, что мадемуазель Виржини старалась держаться поближе, видимо желая уловить что-нибудь из разговора между ним и Бригиттой. Видя это, он, в свою очередь, стал прислушиваться, когда обе женщины медленно пошли дальше, и до него долетело, как итальянка сказала своей спутнице:

— Виржини, я готова прозакладывать тебе стоимость нового платья, что Фабио д'Асколи женится снова.

Отец Рокко подскочил, услыхав эти слова, как если бы наступил на огонь.

— Моя мысль! — нервно прошептал он. — Мысль, которая явилась у меня за минуту до того, как эта женщина заговорила со мной! Жениться снова! Новая жена, на которую у меня не будет влияния! Новые дети, воспитание которых не будет доверено мне! Что же будет с возмещением, которому были отданы мои надежды, моя борьба и молитвы?

Он остановился и устремил невидящий взгляд в небо над головой. На мосту никого не было. Черная фигура священника возвышалась, прямая, недвижная, призрачная в белом сиянии, торжественно заливавшем все вокруг. Когда он постоял так несколько минут, первым его движением было раздраженно положить руку на перила моста. Потом он медленно повернулся в ту сторону, куда скрылись обе женщины.

— Синьора Бригитта, — произнес он, — я готов прозакладывать вам стоимость пятидесяти новых платьев, что Фабио д'Асколи больше не женится!

Он снова зашагал в направлении студии и не останавливался до тех пор, пока не достиг двери маэстро скульптуры.

«Женится снова? — подумал он, дергая за звонок. — Синьора Бригитта, неужели первой неудачи вам мало? Вы хотите попытаться вторично?»

Лука Ломи сам отпер дверь. Он быстро втащил отца Рокко в студию, к единственной лампе, горевшей на постаменте у перегородки между обоими помещениями.

— Ты принес новости о нашей бедняжке? — спросил он. — Говори правду! Сейчас же скажи мне всю правду!

— Тише! Возьми себя в руки! Я принес новости, — произнес отец Рокко тихим, скорбным тоном.

Лука крепче сдавил руку священника и, затаив дыхание, безмолвно впился взглядом в его лицо.

— Возьми себя в руки, — повторил отец Рокко. — Возьми себя в руки, чтобы выслушать самое худшее. Мой бедный Лука, врачи оставили всякую надежду!

Со стоном отчаяния Лука отпустил руку брата:

— О Маддалена! Дитя мое, единственное мое дитя!

Вновь и вновь повторяя эти слова, он прислонился головой к перегородке и разрыдался. При всей алчности и грубости своей натуры, он искренне любил дочь. Вся его душа была в его статуях и в ней.

Когда приступ горя утих, Лука вдруг пришел в себя от ощущения какой-то перемены в освещении студии. Он сейчас же поднял глаза и смутно разглядел патера, который стоял далеко от него в конце комнаты близ двери, с лампой в руке и пристально что-то рассматривал.

— Рокко! — воскликнул Лука. — Рокко, зачем ты унес лампу? Что ты там делаешь?

Ни движения, ни ответа. Лука приблизился на два-три шага и позвал снова:

— Рокко, что ты там делаешь?

На этот раз священник услыхал и подошел к брату с лампой в руке — так внезапно, что тот вздрогнул.

— Что с тобой? — в изумлении спросил Лука. — Боже милостивый, Рокко, как ты бледен!

По-прежнему патер не произносил ни слова. Он поставил лампу на ближайший стол. Лука заметил, что рука его дрожала. Никогда раньше не видел он брата в таком волнении. Когда всего несколько минут назад Рокко объявил, что на спасение жизни Маддалены нет надежды, его голос, хотя и исполненный горя, был совершенно спокоен. Что означал этот внезапный испуг, этот странный, безмолвный ужас?

Священник заметил, что брат с недоумением смотрит на него.

— Пойдем! — едва прошептал он. — Пойдем к ее постели; нам нельзя терять время. Возьми шляпу, а я пока потушу лампу.

С этими словами он поспешно погасил лампу. Они вместе прошли по студии к выходу. Лунный свет, вливавшийся в окно, падал на то место, где патер стоял один с лампой в руке. Когда они там проходили, Лука почувствовал, что его брат весь дрожит, и увидел, как он отвернул голову.

* * *

Два часа спустя Фабио д'Асколи и его жена расстались навек в этом мире; и слуги дворца шептались, ожидая распоряжений о погребальной процессии для их госпожи на кладбище Кампо-Санто.