Фосс - Патрик Уайт Страница 13

Впрочем, вскоре Фосс совершенно овладел собой. Рядом с ним снова стоял рассеянный орнитолог, тычущий упругим пальцем в насекомое, кроме которого его явно ничего не интересовало.

Муха тут же улетела, и двое мужчин продолжили обсуждать практические вопросы. Фосс согласился свести Пэлфримена с мистером Боннером на следующий же день.

— Знаете, он человек достойный, — сказал Фосс. — Щедрый и надежный. Лучшего покровителя и желать нельзя.

Пэлфримен едва улыбнулся — по его полному задумчивому лицу будто скользнула тень перенесенной болезни.

— Берегите себя, мой дорогой, в этом городе неожиданных опасностей, — мило сказал Фосс при расставании у залитых солнцем ворот.

Фосс мог быть весьма мил и очень к тому стремился. Он улыбался с неподдельным обаянием, несмотря на острые зубы, и даже положил руку коллеге на плечо, что было для него нетипично.

Потом они расстались. Пэлфримен, живший в своем иллюзорном мире, пребывал в отличном настроении и шел не торопясь. Фосс поспешно направился по делам, и штанины его брюк захлопали на ветру.

В последующие дни немец подспудно размышлял о воле Божьей. Пестовать веру, как ему представлялось, надлежало исключительно женщинам — где-нибудь между приготовлением джема и глажкой белья. Он вспомнил племянницу Боннера, церемонную и наверняка чванливую девицу, которая носила свою веру, перекроив ее на женский лад. Пожалуй, в отличие от большинства ей присуща какая-то безучастная элегантность. Изредка ему попадались мужчины, принимавшие смирение без всякого стыда. Вполне возможно, что в порыве самоотречения личности такого склада испытывали некий чувственный восторг. Иногда Фосс с досадой отмечал, что ему подобные переживания недоступны, хотя и гордился этим. Да они буквально сливаются воедино с концепцией своего Бога, возмущался немец. Такие мужчины сродни женщинам! И все же ему вспоминались взгляды Пэлфримена и старика Мюллера — обоих он всегда сторонился, к обоим старался не привязываться.

Так оно и шло, и день отъезда приближался.

Несколько раз ему снова вспомнился тот старик, отец Мюллер. В начале года Фосс гостил в общине Моравских братьев около залива Моретон. Стояла пора сенокоса. На щетинившиеся стерней поля снизошли эфемерные цвета мира и спокойствия. Картинка врезалась ему в память: низенькие побеленные хижины братьев, тонкие, но крепкие сероватые деревца, загорелые ребятишки. Вся община вышла в поля и собирала урожай. Несколько женщин взяли грабли и вилы и сгребали сено или бросали его на телеги своим мужьям. Пришли даже два старых пастора, сменив черные сутаны на вполне мирские серые комбинезоны. Работали все. Над ними возвышалась фигура отца Мюллера, основателя поселения. И такие покой и доброта чувствовались в этой типично мирской сцене, в игре света и тени, в изобилии благоухающего сена, что они вполне могли бы исходить из души старого квиетиста.

«Я поработаю с вами», — пообещал Фосс, который вплоть до недавнего времени беспокойно метался по полям, пожевывая соломинку, срывая листья и таская книгу, не представлявшую для него никакого интереса.

Никто не ставил под сомнение его право отлынивать от работы, однако гость принялся скидывать свои странные одежды — то есть отбросил потрепанное пальто, расстегнул ворот сорочки, закатал рукава, обнажив жилистые руки, и вскоре неистово сгребал сено граблями, стоя возле отца Мюллера. Женщина, подававшая сено на телегу, зашла так далеко, что рассмеялась над особенным усердием гостя, зато все остальные приняли его достаточно спокойно, сочтя само собой разумеющимся, что в божественном замысле даже заблудшие души подчиняются некоей высшей необходимости.

Потом Фосс, проведший со старым пастором несколько вечеров в спорах за стаканом козьего молока с медом, окончательно распалился и выкрикнул:

«Отец Мюллер, я начинаю убеждаться в доказательности бытия! Я чувствую землю!»

Он стоял, тяжело дыша и широко расставив ноги, и ему казалось, что земля принимает свое истинное обличье и вертится прямо под ним.

Старик продолжал сгребать сено, щурясь, будто ему что-то попало в глаз или он не расслышал.

И тогда Фосс великодушно сказал:

«Только не подумайте, отец, из-за наших с вами вечерних споров, в которых мне случалось вас по-дружески подловить, что я принижаю значение Бога».

Он добродушно посмеивался и казался красивым и славным, несмотря на обгорелую кожу. У него был такой вид, будто он уже покорил весь мир.

«Да ладно вам», — вздохнул старик.

Сенокос явно был его призванием. Мюллер оперся на грабли. Позади него солнце переливалось золотистым нимбом.

«Мистер Фосс, — без тени осуждения произнес старик-пастор, — вы испытываете презрение к Богу, потому что Он не создан по вашему образу и подобию».

Вот так Фосс и носился по улицам Сиднея все дни, предшествовавшие отправлению великой экспедиции, о которой уже говорила вся страна. Деловые мужчины брали его за плечо, словно имели на него свои права или хотели поделиться чем-то сокровенным. Юные девы, гулявшие со служанками или с тетушками, опускали глаза долу, проходя мимо, но после сразу же указывали на него спутницам. «Это мистер Фосс, тот самый путешественник», — шептали они.

Поэтому для самого путешественника весь город Сидней представал в бесподобном и при этом, безусловно, надлежащем случаю свете.