Мнимая любовница - Оноре де Бальзак Страница 12

— Он может выкарабкаться, только если справится сам организм, — сказал один из наиболее знающих врачей. — Его поправка зависит от тех, кто ходит за ним, надо не упустить минуты и помочь природе. Жизнь графа в руках его сиделок.

Тадеуш сообщил приговор врачей Клемантине, которая сидела в китайской беседке как для того, чтобы отдохнуть, так и для того, чтобы не стеснять врачей и освободить им поле действия. Идя по усыпанной песком дорожке, ведшей от будуара к пригорку, на котором стояла китайская беседка, влюбленный капитан чувствовал себя на дне одной из тех бездн, которые описаны Данте Алигьери. Несчастный не предвидел, что может стать мужем Клемантины, и добровольно вывалялся в грязи. Он предстал перед графиней, подавленный горем, с отчаянием во взоре.

— Он умер?.. — вымолвила Клемантина.

— Они приговорили его к смерти; во всяком случае, по их словам, остается положиться на организм. Не ходите, они еще там. Бьяншон хочет сам перебинтовать его.

— Бедный Адам! Я боюсь, не огорчала ли я его, — сказала она.

— На этот счет можете не волноваться, вы дали ему большое счастье и были к нему снисходительны, — успокоил ее Тадеуш.

— Это непоправимая утрата.

— Но, дорогая, предположим, что граф умрет, ведь вы не заблуждались на его счет?

— Я не была ослеплена любовью, но я любила его, как жене надлежит любить мужа.

— Значит, вы должны не так сожалеть о нем, как если бы потеряли такого мужа, которым вы, женщины, гордитесь, которого боготворите, в котором вся ваша жизнь! Вы можете быть откровенны с таким другом, как я… Я буду его оплакивать!.. Задолго до вашего брака я уже любил Адама, как собственное дитя, я посвятил ему свою жизнь. Мир потеряет для меня всякий интерес. Но для двадцатичетырехлетней вдовы жизнь еще полна очарования.

— Ах, вы отлично знаете, что я никого не люблю, — возразила она с резкостью, объясняемой горем.

— Вы не понимаете еще, что значит любить, — сказал Тадеуш.

— Ну, если говорить о замужестве, я достаточно рассудительна и предпочитаю такого ветреника, как мой бедный Адам, человеку более высокого ума. Вот скоро уже месяц, как мы задаем себе вопрос: выживет ли он? Эти мысли подготовили меня, так же как и вас, к возможной утрате. С вами я могу быть откровенна. Ну, так я охотно отдала бы несколько лет жизни, только бы сохранить жизнь Адаму. В Париже независимой женщине так легко обмануться и поверить в любовь разорившегося или расточительного мужчины. Я молила господа бога сохранить мне моего мужа, такого ласкового, такого добродушного, ненадоедливого и начинавшего меня побаиваться.

— Вы искренни, и за это я люблю вас еще больше, — сказал Тадеуш, целуя руку Клемантине, которая не отняла своей. — В такую минуту особенно отрадно, если женщина не лицемерит. С вами можно рассуждать. Давайте взглянем в лицо будущему. Предположим, что бог не внемлет нашим молитвам, я ведь тоже от всей души взываю к нему: «Сохрани мне моего друга!» Да, бессонные ночи не ослабили моих глаз, и если понадобится еще месяц ходить за Адамом днем и ночью, вы, сударыня, будете спать, а я дежурить у его постели. Я вырву его у смерти, если, как они говорят, его может спасти уход. Но предположим, что вопреки нашим с вами заботам граф умрет. Если бы вас любил, мало того, обожал человек благородной души, достойный вас…

— Возможно, что я и мечтала быть любимой, но я не встретила…

— Если вас обманули…

Решив, что им руководит не любовь, а корысть, Клемантина пристально посмотрела на Тадеуша, смерила его презрительным взглядом с головы до пят и уничтожила двумя словами: «Бедная Малага!» — произнесенными с той интонацией, которую умеют найти светские дамы, желая выразить свое пренебрежение. Она встала и, гордо подняв голову, пошла к себе в будуар, а оттуда в спальню к Адаму, даже не оглянувшись на поверженного в прах Тадеуша.

Час спустя Паз вернулся к больному и продолжал ухаживать за ним, хотя ему и был нанесен смертельный удар. После этой роковой минуты он стал молчалив; он вступил в упорное, вызывающее восхищение врачей единоборство с болезнью. В любой час дня и ночи глаза его горели, как две лампы. Он не проявлял ни малейшей обиды на Клемантину и выслушивал от нее слова благодарности, никак не отзываясь на них; казалось, он оглох. В душе он решил: «Она будет обязана мне жизнью Адама!» — и эти слова начертал огненными письменами в спальне больного. После двухнедельных неусыпных забот о муже Клемантина вынуждена была отдохнуть, она падала от усталости. Паз был неутомим. Наконец в конце августа Бьяншон, домашний врач Лагинских, обещал Клемантине, что ее муж выживет.

— Я, сударыня, тут ни при чем. Не будь у него такого друга, нам бы его не спасти, — сказал он.

На следующий день после ужасной сцены, разыгравшейся в китайской беседке, маркиз де Ронкероль пришел навестить племянника, так как уезжал с секретным поручением в Россию, и Паз, потрясенный тем, что произошло накануне, шепнул несколько слов дипломату. И вот, в тот день, когда граф Адам в первый раз после выздоровления поехал прокатиться с супругой и коляска как раз отъезжала от крыльца, во двор вошел жандарм и спросил графа Паза. Тадеуш, сидевший на передней скамейке, обернулся, взял письмо с печатью министерства иностранных дел и положил его в карман своего сюртука так поспешно, что Клемантина и Адам воздержались от вопросов. Людям светским нельзя отказать в понимании бессловесного языка. Однако, когда они были у заставы Майо, Адам, воспользовавшись привилегией выздоравливающего, все прихоти которого удовлетворяются, сказал Тадеушу:

— Когда два брата любят друг друга так, как мы с тобой, не может быть и речи о назойливости; ты знаешь содержание депеши, скажи мне, я сгораю от любопытства.

Клемантина бросила на Тадеуша сердитый взгляд и сказала мужу:

— Вот уже два месяца» как он на меня дуется, я ни за что де стала бы настаивать.

— Господи боже мой, я открою вам эту тайну, все равно вы узнаете ее из газет, — ответил Тадеуш. — Император Николай соизволил назначить меня капитаном в полк, который отправляется в поход на Хиву.

— И ты поедешь? — воскликнул Адам.

— Поеду, голубчик. Эмигрировал капитаном, капитаном и вернусь… Из-за Малаги я мог бы наделать глупостей. Завтра мы в последний раз обедаем вместе. Если я не уеду в Санкт-Петербург в сентябре, туда уже нельзя будет ехать морем, а я не богат, я должен обеспечить Малагу. Нельзя же не позаботиться о будущем единственной женщины, которая сумела меня понять! Малага считает меня храбрецом. Малага считает меня красавцем! Малага, возможно, изменяет мне, но за меня она бросится…

— В обруч и преспокойно снова опустится на спину лошади, — перебила его Клемантина.

— О, вы не знаете Малаги, — с горечью сказал капитан, кинув на Клемантину полный иронии взгляд, который обеспокоил ее и заставил призадуматься.

— Я скажу «прости» деревцам этого прекрасного леса, где любят гулять парижанки, где любят гулять изгнанники, нашедшие здесь себе родину. Я уверен, что глаза мои больше не увидят зеленую листву деревьев, которыми обсажены аллея Принцессы и аллея Придворных дам, не увидят акаций и кедра на полянках… Как знать, может быть, когда я буду в Азии, послушный велениям могущественного императора, под знамена которого я встал, когда, явив чудеса храбрости, рискуя собственной жизнью, я, возможно, дослужусь до командования войском, как знать, может быть, тогда я с сожалением вспомню о Елисейских полях, куда однажды был приглашен вами покататься. Так или иначе, я всегда с сожалением буду вспоминать суровость Малаги, той Малаги, о которой я сейчас говорю.