Пуговичная война. Когда мне было двенадцать - Луи Перго Страница 11

– Лебрак! Лебрак! Черт побери, Лебрак! – завизжал Курносый. – Как это могло случиться? Ах, черт, черт, черт, черт, черт! Сто раз черт!

Отчаянные проклятья Курносого отозвались в рядах пришедших на помощь лонжевернцев.

– Лебрак! – эхом откликнулся Тентен. – Он что, не здесь?

И пояснил:

– Мы подходили к низовьям Соты, когда увидели, как наши драпают, точно зайцы; тогда он бросился вперед и крикнул им: «Стоять!.. Вы куда? А Курносый?» – «Курносый, – сказал кто-то, – сидит на своем дубе!» – «А Крикун?» – «Крикун? Почем мне знать?» – «И вы вот так запросто бросили их, черт вас возьми, отдали в плен вельранцам? Значит, вы ничего не сделали? Вперед! Живо! Вперед!» И он бросился вперед, а мы, завопив, кинулись за ним. Но он опередил нас, наверное, прыжков на двадцать, а они-то уж все вместе, конечно, его сцапали.

– Ну да, они утащили его! Вот черт! – пропыхтел Курносый, слезая со своего дуба.

– Нечего разнюниваться, его надо отбить!

– Их в два раза больше, чем нас, – заметил один из паникеров, ставший очень осмотрительным. – Они захватят еще наших, это наверняка. Вот и все, чего мы добьемся. Нас так мало, что мы можем только ждать. И вообще, не сожрут же они его живьем.

– Нет, – вмешался Курносый, – но его пуговицы! Подумать только, это потому, что он хотел освободить меня! Ну, беда! А ведь он был прав, когда говорил, чтобы мы сегодня сюда не ходили. Всегда надо слушаться своего полководца!

– А где всё-таки Крикун? Никто не видел Крикуна? Не знаешь, может, его тоже захватили в плен?

– Нет, – продолжал Курносый, – не думаю. Я не видел, чтобы они его уводили. Наверное, он удрал поверху…

Пока лонжевернцы горевали, Курносый в катастрофическом смятении признавал достоинства и необходимость строгой дисциплины. И тут раздалась позывка куропатки. Все вздрогнули.

– Это Крикун, – сказал Гранжибюс.

И точно, это был он. Во время атаки он, словно лиса, проскользнул среди кустарников и сбежал от вельранцев. Он пришел сверху, с общинной дороги, и, похоже, что-то видел, поскольку сказал:

– Черт, друзья, что они делают с Лебраком! Я плохо разглядел, но бьют сильно! – И он реквизировал у отряда веревку и булавки, чтобы подобрать одежки военачальника, поскольку отделаться легко ему точно не удастся.

На опушке и правда разворачивалась жуткая сцена.

Поначалу переставший понимать хоть что-нибудь, окруженный, скрученный, унесенный вихрем противников, Большой Лебрак в конце концов очухался и пришел в себя. Так что, когда с ним захотели обращаться как с побежденным и подступить к нему с ножом в руке, он показал им, этим придуркам, что значит быть лонжевернцем!

Головой, ногами, руками, локтями, коленями, бедрами, зубами, толкая, бросаясь, прыгая, хлеща, шлепая, боксируя, кусаясь, он неистово отбивался, опрокидывая одних, царапая других, он бил одного в глаз, другого по щеке, сминал третьего, и бабах туда, и шлеп сюда, и бум тому, да так, что, лишившись всего лишь куска рукава своей куртки, в конце концов добился того, что свора отпустила его, и он уже бросился было в сторону Лонжеверна, когда предательская подножка Мига-Луны свалила его носом, с открытым ртом и руками вперед, прямо в кротовую нору.

Лебрак даже охнуть не успел; и, прежде чем только подумал о том, чтобы встать хотя бы на колени, дюжина мальчишек снова набросилась на него – и бум! и хлоп! и бабах! Его схватили за руки и за ноги, а еще один обыскал его, забрал у него ножик и заткнул ему рот кляпом, скрученным из его собственного носового платка.

Ацтек, руководивший операцией, вручил спасшему положение Мигу-Луне ореховый прут и посоветовал ему, что было бесполезной предосторожностью, бить шесть раз при первой попытке поверженного противника хотя бы шелохнуться.

Но Лебрак-то был не из пугливых, так что очень скоро его ягодицы посинели от ударов, и ему пришлось вести себя тихо.

– Получай, свинья! – приговаривал Миг-Луна. – Значит, ты хотел отрезать мне пипиську и яйца. А что, если теперь мы тебе их отрежем?!

Они их ему, конечно, не отрезали, но ни одна пуговица, ни одна петля, ни одна пряжка, ни одна тесемка не ускользнули от их мстительного внимания. И Лебрак, побежденный, ободранный и выпоротый, был отпущен на свободу в том же плачевном состоянии, в каком пять дней назад находился Миг-Луна.

Но лонжевернец не хныкал, как вельранец; у него была душа полководца, и в ней кипел гнев; физической боли он, казалось, вовсе не ощущает. И, как только изо рта у него вынули кляп, он без колебаний в язвительных выражениях выплеснул на своих палачей неукротимое презрение и жгучую ненависть к ним.

Правда, несколько преждевременно: торжествующая орда, уверенная, что он в ее власти, наглядно доказала ему это, снова поколотив пленника палками и – а ты как думал? – надавав ему пинков под зад.

Теперь Лебрак, побежденный, с изможденным лицом, распираемый злобой и отчаянием, опьяненный ненавистью и жаждой мщения, наконец смог уйти. Он сделал несколько шагов и рухнул за небольшим кустарником – то ли для того чтобы поплакать в свое удовольствие, то ли поискать каких-нибудь колючек, которыми можно было бы подцепить штаны, чтобы они не сваливались с бедер.

Его обуревала безумная ярость: он колотил ногами, сжимал кулаки, скрипел зубами, грыз землю. Потом, будто этот горький поцелуй неожиданно вдохновил его, резко успокоился.

Медные отблески заката тонули в полуобнаженных ветвях деревьев, расширяя горизонт, подчеркивая линии, облагораживая пейзаж, оживляемый мощным дыханием ветра. Вдали лаяли сидящие на цепи сторожевые псы; ворон сзывал своих собратьев на ночлег, вельранцы затихли, ни звука не доносилось от лонжевернцев.

Спрятавшись за своим кустом, Лебрак разулся (это было несложно), сложил свои разодранные в клочья чулки в лишенные шнурков башмаки, стащил с себя подштанники и брюки и обмотал ими ботинки. Затем положил сверток в куртку, из которой соорудил небольшой узел, связанный в четырех углах, и оставил на себе только короткую рубаху с развевающимися на ветру полами.

Подхватив свои пожитки одной рукой, он двумя пальцами другой подобрал полы рубашки и неожиданно предстал прямо перед всей неприятельской армией. Обзывая своих обидчиков коровами, свиньями, сволочами и трусами, он показал им зад, энергично ткнув в него пальцем, после чего в наступающей темноте, под градом камней, жужжащих у него над головой, бросился бежать со всех ног, преследуемый издевательским гоготом вельранцев.