Белые ночи - Федор Достоевский Страница 10

— Послушайте, говорит, вы добрая девушка!Извините, что я с вами так говорю, но, уверяю вас, я вам лучше бабушки вашейжелаю добра. У вас подруг нет никаких, к которым бы можно было в гости пойти?

Я говорю, что никаких, что была одна,Машенька, да и та в Псков уехала.

— Послушайте, говорит, хотите со мною в театрпоехать?

— В театр? как же бабушка-то?

— Да вы, говорит, тихонько от бабушки...

— Нет, говорю, я бабушку обманывать не хочу.Прощайте-с!

— Ну, прощайте, говорит, а сам ничего не сказал.

Только после обеда и приходит он к нам; сел,долго говорил с бабушкой, расспрашивал, что она, выезжает ли куда-нибудь, естьли знакомые, — да вдруг и говорит: «А сегодня я было ложу взял в оперу;„Севильского цирюльника“ дают, знакомые ехать хотели, да потом отказались, уменя и остался билет на руках».

— «Севильского цирюльника»! — закричалабабушка, — да это тот самый «Цирюльник», которого в старину давали?

— Да, говорит, это тот самый «Цирюльник», — даи взглянул на меня. А я уж все поняла, покраснела, и у меня сердце от ожиданиязапрыгало!

— Да как же, говорит бабушка, как не знать. Ясама в старину на домашнем театре Розину играла!

— Так не хотите ли ехать сегодня? — сказалжилец. — У меня билет пропадает же даром

— Да, пожалуй, поедем, говорит бабушка, отчегож не поехать? А вот у меня Настенька в театре никогда не была

Боже мой, какая радость! Тотчас же мысобрались, снарядились и поехали. Бабушка хоть и слепа, а все-таки ей хотелосьмузыку слушать, да, кроме того, она старушка добрая: больше меня потешитьхотела, сами-то мы никогда бы не собрались. Уж какое было впечатление от«Севильского цирюльника», я вам не скажу, только во весь этот вечер жилец наштак хорошо смотрел на меня, так хорошо говорил, что я тотчас увидела, что онменя хотел испытать поутру, предложив, чтоб я одна с ним поехала. Ну, радостькакая! Спать я легла такая гордая, такая веселая, так сердце билось, чтосделалась маленькая лихорадка и я всю ночь бредила о «Севильском цирюльнике»

Я думала, что после этого он все будетзаходить чаше и чаще, — не тут-то было. Он почти совсем перестал. Так, один разв месяц, бывало, зайдет, и то только с тем, чтоб в театр пригласить. Раза двамы опять потом съездили. Только уж этим я была совсем недовольна. Я видела, чтоему просто жалко было меня за то, что я у бабушки в таком загоне, а больше-то иничего. Дальше и дальше, и нашло на меня: и сидеть-то я не сижу, и читать-то яне читаю, и работать не работаю, иногда смеюсь и бабушке что-нибудь назлоделаю, другой раз просто плачу. Наконец, я похудела и чуть было не сталабольна. Оперный сезон прошел, и жилец к нам совсем перестал заходить; когда жемы встречались — все на той же лестнице, разумеется, — он так молча поклонится,так серьезно, как будто и говорить не хочет, и уж сойдет совсем на крыльцо, а явсе еще стою на половине лестницы, красная как вишня, потому что у меня всякровь начала бросаться в голову, когда я с ним повстречаюсь.

Теперь сейчас и конец. Ровно год тому, в маемесяце, жилец к нам приходит и говорит бабушке, что он выхлопотал здесь совсемсвое дело и что должно ему опять уехать на год в Москву. Я, как услышала,побледнела и упала на стул как мертвая. Бабушка ничего не заметила, а он,объявив, что уезжает от нас, откланялся нам и ушел.

Что мне делать? Я думала-думала,тосковала-тосковала, да наконец и решилась. Завтра ему уезжать, а я порешила,что все кончу вечером, когда бабушка уйдет спать. Так и случилось. Я навязала вузелок все, что было платьев, сколько нужно белья, и с узелком в руках, ни живани мертва, пошла в мезонин к нашему жильцу. Думаю, я шла целый час по лестнице.Когда же отворила к нему дверь, он так и вскрикнул, на меня глядя. Он думал,что я привидение, и бросился мне воды подать, потому что я едва стояла на ногах.Сердце так билось, что в голове больно было, и разум мой помутился. Когда же яочнулась, то начала прямо тем, что положила свой узелок к нему на постель, самасела подле, закрылась руками и заплакала в три ручья. Он, кажется, мигом всепонял и стоял передо мной бледный и так грустно глядел на меня, что во мнесердце надорвало.

— Послушайте, — начал он, — послушайте,Настенька, я ничего не могу; я человек бедный; у меня покамест нет ничего, дажеместа порядочного; как же мы будем жить, если б я и женился на вас?

Мы долго говорили, но я наконец пришла висступление, сказала, что не могу жить у бабушки, что убегу от нее, что нехочу, чтоб меня булавкой пришпиливали, и что я, как он хочет, поеду с ним вМоскву, потому что без него жить не могу. И стыд, и любовь, и гордость — всеразом говорило во мне, и я чуть не в судорогах упала на постель. Я так бояласьотказа!

Он несколько минут сидел молча, потом встал,подошел ко мне и взял меня за руку.

— Послушайте, моя добрая, моя милая Настенька!— начал он тоже сквозь слезы, — послушайте. Клянусь вам, что если когда-нибудья буду в состоянии жениться, то непременно вы составите мое счастие; уверяю,теперь только одни вы можете составить мое счастье. Слушайте: я еду в Москву ипробуду там ровно год. Я надеюсь устроить дела свои. Когда ворочусь, и если выменя не разлюбите, клянусь вам, мы будем счастливы. Теперь же невозможно, я немогу, я не вправе хоть что-нибудь обещать. Но, повторяю, если через год это несделается, то хоть когда-нибудь непременно будет; разумеется — в том случае,если вы не предпочтете мне другого, потому что связывать вас каким-нибудьсловом я не могу и не смею.

Вот что он сказал мне и назавтра уехал.Положено было сообща бабушке не говорить об этом ни слова. Так он захотел. Ну,вот теперь почти и кончена вся моя история. Прошел ровно год. Он приехал, он ужздесь целые три дня и, и...

— И что же? — закричал я в нетерпении услышатьконец.

— И до сих пор не являлся! — отвечалаНастенька, как будто собираясь с силами, — ни слуху ни духу...

Тут она остановилась, помолчала немного,опустила голову и вдруг, закрывшись руками, зарыдала так, что во мне сердцеперевернулось от этих рыданий.

Я никак не ожидал подобной развязки.

— Настенька! — начал я робким и вкрадчивымголосом, — Настенька! ради бога, не плачьте! Почему вы знаете? может быть, егоеще нет ...