Марья Карповна - Анри Труайя Страница 9

– О-о, маменька, неужели вы действительно думаете, что… что так надо?

– Думаю, Левушка. И рассчитываю на тебя. Ты должен меня утешить после оскорбительной выходки Алексея.

Теперь, обернувшись к сыну, она прощупывала его взглядом оценщика, не скрывая при этом желания проявить власть.

Ему захотелось скинуть ее с кровати на пол и растоптать. Но он за долгое время настолько привык во всем повиноваться ей, что собственной воли не осталось. Неспособный сопротивляться этому голосу, этому взгляду, он сказал едва слышно:

– Хорошо. Но можно не прямо сейчас? Дайте мне, маменька, привыкнуть к этой мысли. Не говорите сразу же ничего Агафье…

– Обещаю. Подожду, пока совсем выздоровею.

– Выздоровление, маменька, наступит очень скоро…

– Надеюсь, – завершила разговор Марья Карповна. – Благодаря тебе. Спасибо, Левушка, спасибо, сынок, спасибо, мой единственный сын!

Он понял, что она ни минуты не верила в свою близкую смерть. Обманутый, одураченный, он совершенно растерялся, услышав об ожидавшей его участи, о новой судьбе, которую он сам не выбирал… Набравшись смелости, Левушка спросил:

– Значит, в связи с женитьбой вы напишете в дарственной на имение мое имя?

Мать удивилась:

– Интересно, с какой это стати?

– Но вы же именно это обещали Алексею!

– Сравнил! Он живет в Санкт-Петербурге и вовсе не собирался возвращаться сюда, в деревню. Никакими доводами его не убедишь, вот я и вынуждена была приманить его хоть так. А ты живешь со мной. Ты ни в чем не нуждаешься. Да не тревожься ты – тебя я стану баловать другим способом. Доверься своей матери… Ну, а теперь – ступай, я тебя больше не держу. Да, сделай милость, скажи по пути Агафье, чтобы зашла ко мне.

– Но вы ведь не для того ее зовете, чтобы объявить о… о…

– Я же дала тебе слово.

Выйдя из спальни, Левушка наткнулся на Агафью Павловну, ожидавшую на лестничной площадке своей очереди. При одном только виде увядшего, смиренного личика его охватило страшное отчаяние. То, о чем он лишь парой слов перемолвился с матерью, вдруг обрело ужасающую реальность. Его будущее теперь навеки связано с этим длинным носом, с этими тусклыми глазами, с этой желтой, испещренной жилками кожей! Господи, сможет ли он заключить такое чучело в объятия? У нее же нет пола, нет запаха, нет ни малейшего обаяния… Пусть на ней платье – она не женщина! И она станет его женой!

Спохватившись, Левушка взял себя в руки. В конце концов, никто его не заставляет после свадьбы спать с нею. Была компаньонкой матери – станет его компаньонкой, не более того. Его спасет простая видимость семейных отношений, никто, даже сама Марья Карповна, не посмеет придираться к тому, что происходит в постели. Он успокоился, произнес с непривычной с его стороны для приживалки любезностью:

– Маменька ждет вас, Агафья Павловна, – и торопливо сбежал вниз по ступенькам.

Покончив с визитом в родительский дом, он вернулся в свой флигель, где наконец почувствовал себя свободным. Марья Карповна никогда сюда не заходила. А значит, он мог безнаказанно наслаждаться диким беспорядком. Полки небольшого книжного шкафа в его кабинете давно опустели – разрозненные тома валялись на полу между стульями. На столе – грязные стаканы и тарелки, полные нагара, высыпанного из почерневших и вонючих курительных трубок. На стенах – несколько суздальских лубочных картинок, почти не различимых под толстым слоем пыли. Черный кожаный диван, на который хозяин флигеля любил прилечь после обеда, в середине продавлен, из трех прорешин на краю пучками торчит конский волос. Подушки в вышитых наволочках рассыпаны по всему полу, красная краска на котором местами облупилась. Другие комнаты содержались не лучше. Ведение Левушкиного хозяйства было вменено в обязанность дворовой девушке по имени Аксинья. Она отдавала распоряжения прочей челяди, но хозяин строго-настрого запрещал ей что-либо трогать, а тем более передвигать с места на место, нельзя было ни вытирать пыль, ни мести пол без особого на то разрешения Льва Ивановича. Аксинья очень нравилась ему как неразговорчивостью, так и тем, что являлась по первому зову, стоило ему ее возжелать. Вот уже шесть лет служанка была любовницей молодого барина, и ему в голову ни разу не пришло заменить ее другой. И сейчас он подумал, что непременно оставит Ксению при себе после женитьбы: Агафье придется быть сговорчивой, придется ей принять положение дел таким, какое есть… Тогда, может быть, он не будет чувствовать себя несчастнее некуда…

В дверь тихонько постучали. Аксинья! Должно быть, услышала, что он вернулся, и хочет узнать новости из большого дома. Ах, как он ей благодарен, как замечательно, что она настолько юная, настолько свеженькая, с такими гладкими, круглыми и румяными, словно крымские яблочки, щеками, с таким курносым носиком и будто вырезанными ноздрями…

На Аксинье было небесно-голубое платьице, тесно облегающее грудь. Каштановые волосы она заплела в косы, косы уложила короной на голове.

– Как себя чувствует барыня? – спросила Аксинья, едва переступив порог.

– Лучше, – ответил Левушка.

– Слава Богу! А вы то уж, наверное, рады-радехоньки!

– Очень рад.

– Может, мне сейчас вместе с другими дворовыми следует пойти в большой дом, чтобы поздравить барыню, раз она выздоравливает?

– Это еще зачем? Ты не ее служанка, ты – моя!

Резко оборвав беседу, Лев потащил Аксинью на диван. Она высвободилась, подбежала к двери, быстренько заперла ее на ключ и, вернувшись, кинулась в объятия барина. Любовники даже не разделись: Лев овладел Аксиньей поспешно и грубо – так и только так ему нравилось обходиться с женщинами. Удовлетворенный, он встал, поправил одежду. Аксинья поправила перед зеркалом волосы.

Прозвонили к обеду, и он поплелся в большой дом. За столом были только старший брат и Агафья Павловна. Левушке показалось, что уродина донельзя взволнована. В улыбке открылись ее серые кривые зубы. Всякий раз, встречаясь со Львом глазами, она густо краснела. Совершенно очевидно, Марья Карповна, несмотря на обещание, данное сыну, сообщила ей, что он согласен жениться… Видимо, желая продемонстрировать, как она довольна новым планом госпожи, Агафья переоделась: теперь на ней было светлое пикейное платье с живой розой на груди…

После обеда ей следовало подняться к Марье Карповне – пришла пора читать вслух. Оставшись наедине с братом, Левушка решил, что посвящать того в изменившиеся планы матери было бы преждевременно. Ему недоставало смелости произнести: теперь меня отдают на заклание, такую вот матушка придумала замену, раз ты отказался, она хочет, чтобы я женился на Агафье Павловне, – он опасался, что Алексей станет насмехаться над ним или, хуже того, посоветует взбунтоваться, он ведь обожает «разрубать узлы», прояснять положение раз и навсегда… Сам же Левушка страх как не любит такого! Ему свойственны медленные, вялые движения, постепенное вползание в новые обстоятельства жизни. Яркий свет не для него, ему бы вечные сумерки…