Перебежчики из разведки. Изменившие ход "холодной войны" - Гордон Брук-Шеферд Страница 9

На следующее утро после завтрака прибыл ещё один полицейский инспектор, на сей раз чтобы взять с собой беглецов для беседы с представителями канадских служб безопасности – в здании Министерства юстиции, которое они днем раньше так тщетно осаждали. Супруги покинули Сомерсет-стрит и благополучно расстались с опекой со стороны НКВД.

В течение прошедшей ночи они на самом деле не были настолько беззащитны, как они полагали. Те два мужчины, которых Гузенко видел сквозь занавески на парковой скамейке напротив дома, были вовсе не русскими, а людьми из канадской службы безопасности. А поздним визитером в квартиру 4, который вежливо постучался и исчез в ночи, была одна из самых заметных фигур в мире шпионажа по ту сторону Атлантики – сэр Уильям Стивенсон, координировавший разведывательные и контрразведывательные операции западных спецслужб из своего офиса в Нью-Йорке. Случилось так, что на этом посту оказался канадец, и это, может быть, подогрело его интерес к происшествию. Но самым большим подарком судьбы для Гузенко оказалось то, что Стивенсон выбрал подходящий момент для короткого делового визита в Оттаву. По приезде он сразу связался с Норманом Робертсоном, постоянным заместителем министра ^[17] в канадском Министерстве иностранных дел, что было в его обычной практике. Ему тут же сообщили о необычной новости насчет вроде бы советского перебежчика, скитающегося по Оттаве с кипой документов в карманах, которые он хочет поменять на убежище. Самого Робертсона насторожили убоявшиеся ответственности сотрудники Министерства юстиции, которых оба Гузенко умоляли выслушать их. Славная миссис Жубарн также сыграла свою роль. Но именно счастливый приезд в Оттаву Стивенсона (у него был оперативный псевдоним «Intrepid» – «Бесстрашный», потому что в юные годы, во время Первой мировой войны, он служил летчиком-истребителем) расшевелил неуверенно действовавший механизм канадской службы безопасности и заставил его работать на полных оборотах. Эксперты сразу признали в Гузенко манну, упавшую с небес куда надо.

Что интересного и даже уникального было в деле Гузенко, так это реакция официальных лиц, противоречившая всяким инстинктам, и особенно первые решения политических лидеров. О прямом отказе принять разведывательную информацию и удовлетворить личные просьбы супругов Гузенко уже было сказано. Но ещё более примечательной оказалась первоначальная реакция самого премьер-министра. Когда Робертсон сказал ему, что, мол, какой-то сотрудник советского посольства бродит по Оттаве в поисках убежища и покончит, вероятно, с собой, если не получит его, то Маккензи Кинг был почти настроен в пользу самоубийства – только бы не представать перед мировой общественностью в необычном свете. «Если бы самоубийство произошло, – писал он в своем дневнике, – то пусть городская полиция брала бы на себя это дело и разбиралась с документами, но нам ни в коем случае не следовало брать инициативу на себя». Что же до ценности документов, то Кинг заметил, что не верил рассказам Гузенко.

Поистине необычной была реакция этого человека, который был уже видным канадским политиком ^[18] в начале 30-х годов, когда консервативное правительство Р. Б. Беннета запретило крошечную, но ядовитую Компартию и посадило в тюрьму некоторых её лидеров по доказанному обвинению в подрывной деятельности, направлявшейся и финансировавшейся из Москвы. Правда, Либеральная партия Маккензи Кинга потом, в 1936 году, отменила этот запрет – чтобы восстановить его в 1940 по той причине, что на первой фазе борьбы Запада с Гитлером оставался в силе нацистско-советский пакт 1939 года (Канада объявила войну Германии 10 сентября 1939 года, ровно через неделю после Великобритании и Франции). Кто-то может подумать, что, несмотря на вторую фазу борьбы, в течение которой Советский Союз выступал союзником западных демократий, для Кинга не должно было бы быть большим сюрпризом, что Россия не оставила своих старых дурных привычек. И, несмотря на это, из него пришлось вырывать необходимость действовать, как зуб мудрости.

Даже когда ему утром 7 сентября сказали, что происходило на Сомерсет-стрит накануне вечером и ночью, премьер-министр Канады продолжал оставаться осторожным, как кролик. Он ещё продолжал думать, а не отдать ли обратно в посольство документы, которые принес Гузенко – разве что сняв фотокопии. Вот как он позже старался объяснить свои действия:

«Я чувствовал, что в ситуации, с которой мы столкнулись, лишняя осмотрительность не помешает, Я считал, что нам надо было удостовериться, что из себя представлял Гузенко и какие мотивы подтолкнули его к действиям. Надо думать и о других странах, а не только о своей, когда делаешь шаг, который может оказаться преждевременным».

И именно участие других стран заставило Кинга вылезти из своего кроличьего садка. Одного внимательного взгляда на материалы, которые принес Гузенко, было достаточно, чтобы службы безопасности убедились: беглец был слишком прав, когда говорил о масштабах и глубине советского проникновения. В тот же день беглец вместе с женой и ребенком был с вооруженной охраной отправлен в безопасное место в тренировочном лагере по проведению спецопераций близ Ошава, на берегу озера Онтарио, в нескольких сотнях миль от Оттавы. Там и начались допросы. Кипа принесенных им документов осталась в Оттаве для перевода и оценки.

Круг канадских граждан, разоблаченных на основании этих бумаг как агенты, поражал своим числом и связями, но не новизной некоторых имен. Основной массой были знакомые коммунистические личности, уже подвергавшиеся аресту за подрывную деятельность в 1930 году. Канадская полиция, естественно, начала с этих предателей, разоблаченных Гузенко, таких как Сэм Карр, оргсекретарь Канадской компартии с января 1937 года, который до этого был ненадолго заключен в порядке превентивной меры безопасности в 1942 году; Фред Роуз, другой видный коммунист, который, хотя в отношении него существовали длительные подозрения, был в 1943 году избран в канадский парламент и переизбран на выборах в июне 1945. Оба были евреями-эмигрантами 20-х годов. Важнее район, из которого они эмигрировали. Настоящим именем Карра было Шмиль Коган, родился на Советской Украине. Роуз был сыном Якова Розенберга из польского Люблина. Несколько их коллег или помощников, разоблаченных по документам Гузенко, имели сходное происхождение: Самуил Герсон, хотя и родился в Канаде, был сыном эмигранта из Киева; у Эммы Войкиной родители также были из Советского Союза; у Изадоры Готтейль отец был из Польши, а мать из Советского Союза. Это было первым уроком для западных спецслужб, что тяга к дому может перепрыгнуть и через поколение, жившее за рубежом.

Более беспокоящим фактом явилось наличие в бумагах из кабинета полковника Заботина чистокровных канадцев или англосаксов с зашифрованными именами. Дэвид Гордон Лунан, например, который возглавлял маленькую шпионскую группу, приехал в Канаду из чисто шотландских мест. Хотя он был оправдан по главному обвинению в шпионаже, позднее он был заключен в тюрьму за отказ давать показания против Роуза. Мэттью Найтингейл, тоже служивший в Королевских канадских ВВС, был сыном канадских родителей, переехавших в Канаду из Алабамы. Агенты типа Лунана попали в шпионскую сеть ГРУ не из ностальгии по России, но из-за своей идеологической восторженности в отношении Советского Союза, которого они никогда не видели. В их вербовке не участвовали ни деньги, ни шантаж. Из всей компании только Эмма Войкина не была членом Коммунистической партии, но, как и другие, ставила интересы коммунизма выше канадских. Этот факт убил кучку канадских высокопоставленных деятелей, и особенно самого премьер-министра Кинга. Описывая то утро, когда Норман Робертсон пришел в парламент и впервые рассказал о деле Гузенко, Кинг записал в дневнике: