Степан Разин - Андрей Сахаров Страница 9

Двинулся на Москву Наум Васильев с товарищами на ямских подводах, а Степан залежал в городке, на дворе знакомого торгового человека. Потом обмогся и пришел в съезжую избу бить челом воеводе валуйскому Ивану Языкову о пропуске его, Стеньки, на Москву вслед за станицей.

Не сразу ответил воевода, поначалу покуражился, потом послал отписку в Москву великому государю. И писал воевода так: «Мне, холопу твоему, на Валуйке в съезжей избе подал челобитною тот донской казак Наумовой станицы Васильева Степан Разин, а в челобитной ево написано, чтоб ты, великий государь, пожаловал, велел ево с Валуйки отпустить к тебе, великому государю, к Москве. И по твоему великого государя царя и великого князя Алексея Михайловича указу я, холоп твой, тово донского казака Наумовой станицы Васильева Степана Разина на твоей великого государя на ямской подводе с Валуйки отпустил к тебе, великому государю, к Москве».

Запоздал Степан Разин в Москву, но ненадолго. Застал он свою станицу в Москве. Долгие переговоры вели казаки с московскими думными людьми: сообщили, что собирается ставить крымский хан каменные городки по устью Дона и Донца, что ногаи грозят подняться из своих кочевий, а калмыцкие тайши неспокойны. Просили атаман Наум Васильев со товарищи помочь ратными людьми, огненным боем, всякими припасами и деньгами.

Впервые пришел Степан в кремлевские палаты, смотрел из-за спины атамана на великих людей московских, на бояр — князя Ивана Алексеевича Воротынского, Никиту Ивановича Одоевского и иных больших людей. Видел также воеводу князя Юрия Алексеевича Долгорукого и стрелецкого голову Артамона Матвеева.

Говорил Долгорукий казакам, чтобы поменьше воровали на Дону, а побольше бы помышляли о государевой службе и ловили бы сами и унимали воров всяких и беглых, и еще говорил князь Юрий, чтобы готовились казаки к походу под литовские города и под Киев. Молчали казаки, не хотели спорить с первым воеводой московским — больно уж долго помнил зло боярин, но и в поход идти на север от родных мест не хотели. Крутился Наум Васильев, указывал на крымскую и ногайскую опасность. Так и не договорились ни о чем казаки. Правда, обещала Москва помочь жалованьем. А ратных людей не давала — нужны были те люди на литовских рубежах.

Перед обратной дорогой был казакам отпуск у великого государя. Принимал Алексей Михайлович станицу в Набережной палате. Встреча казакам была самая обыденная — не то что большим иноземным посольствам. Царь сидел на троне в русском саженном платье, со скипетром в руке и в царской шапке. Вокруг сидели бояре в скарлатном платье, за царским троном с каждой стороны стояли рынды с топориками серебряными. Близко к царю и к руке допустили только войскового атамана, остальным дозволили смотреть издалека. Царь был молод, но тучен и благолепен.

Явил Наума Васильева царю князь Черкасский. Алексей Михайлович выслушал речь войскового атамана, спросил его о здоровье. То и был отпуск. «Поминков» (то есть подарков) казакам не было. Но казакам это было не в обиду: невеликие они люди, не посольство императора или архидюка ^[15] какого-нибудь — простые люди, а то, что принял их великий государь, и то было в честь. Зато в Москве донской станице было вольготней, чем иноземным посольствам. Тем и поминки дорогие дарили, и за стол звали, и винами потчевали, но крепко содержали по дворам, не велели ни с какими сторонними московскими людьми разговаривать, ни в торг ходить. Казаки же разбредались по городу, искали друзей по дворам, кое-кто промышлял торговлишкой, покупали нужные припасы и рухлядишку себе на Дон.

Степан проведал своих знакомых, у кого уже бывал шесть лет назад, разузнал по просьбе войскового атамана разные вести о московских больших людях: как к казакам были бояре и воеводы — кто водил к ним, донцам, а кто нет. Встречался Степан и с торговыми людьми, и со всяким черным людом. Голь жадно слушала рассказы казака о вольной казачьей жизни, кляла воевод и дьяков — кровопивцев, подьячих — бумажные души. Не раз слышал Стенька и такие слова: «Вы, казаки, за нас, черных людей, постойте, а мы за вас, казаков, постоим». Кое-кто собирался бежать на Дон, подальше от московских порядков.

Обратный путь станицы проходил по старорусским уездам, через села и деревни. Здесь почти и не было черных государевых земель. Все были за помещиками и вотчинниками. Стон стоял по русским весям. Что ни село, то сыскной отряд, что ни деревня, то суровый правеж. Крестьяне бежали целыми семьями на юг, в другие уезды, на украйны, на Дон, за Камень, ^[16] на Волгу — куда глаза глядят. В летний зной и в зимнюю стужу, в дождь и снег тащили стрельцы беглецов, поротых и истомленных, на старые места. Те смотрели страшными глазами вослед вольным казакам так, что сердце перевертывалось. Не раз хватался Степан за свою казацкую саблю, грозился изрубить стражников и сыщиков — этих врагов христианских, но утишал его Наум Васильев: «Эх, Стенька, Стенька, враз голову сломишь, ни себе, ни людям добра не будет». И снова была дорога, и сыщики, и колодники по всему пути.

По городам были те же заботы. Отсюда расходились все указы о сыске беглых. Воеводы, выполняя волю Москвы, посылали сыскные отряды по уездам, наказывали приставам не спускать беглецам ни в чем и не норовить никак. А у себя в городах злодействовали вовсю. Приезжал воевода в город как к себе в вотчину и начинал судить и рядить по-своему. Кормился как мог — вымогал взятки, правил непонятные налоги, мздоимствовал вместе с дьяками и подьячими в суде. Кормился по крестьянским селам, вымучивал у простых людишек деньги, пировал, пьянствовал во вся дни. А кто противился, на того насылал пристава, а уж тот драл за бороду, давал кнута, отправлял в работы. Одно имя воеводы или приказного человека вводило людей в трепет. Говорили люди: «Дело невелико, да воевода крут — свил мочальный кнут». К тому же, кроме воеводских злодейств, отягощали людей всяческие государевы поборы и налоги. Долгие войны вела Россия в XVII веке — и с Польско-Литовским государством, и со Швецией, и с Крымским ханством, и с ногаями, снаряжала отряды за Камень, и Сибирь, и далее до Великого океана. Медленно, но настойчиво возвращала себе исконные русские земли, отнятые в тяжелую годину татаро-монгольского ига поляками, литвой, шведами, немцами, пробивалась к берегам Палтшш — к этому божьему пути, переходила от глухой обороны к наступлению против вековых врагов на южных рубежах — крымских татар, степных кочевников, за которыми стоял турецкий султан, нависший страшной опасностью с юга и захвативший все проходы в иноземные страны по теплым морям. Расправляла Россия крылья, мужала как великая держава. И за все платил русский крестьянин, тяглый посадский человек. Увеличились стрелецкие деньги, посадские и мелкие служилые люди платили пятую и десятую деньгу от своих небольших доходов. Тяжелы были и ямские деньги. А крестьяне сверх того отдавали еще и барана, и курицу, и яйца, и грибы, и ягоды. А для войска поставляли холсты, сукна, кожу. Питали крестьяне и своих господ, исправляли и всякое государево дело.

Видели казаки, видел Степан, что копилась в народе большая злоба и большая ненависть против воевод, бояр, помещиков, дьяков, подьячих — против всех, кто вводил новые, неправедные порядки на Руси. К началу 60-х годов дошли крестьяне и холопы — все черные люди — до страшной и глубокой нужды.