КГБ в Японии - Константин Преображенский Страница 9

Сэймон впился в меня глазами, желая убедиться, что он не ослышался и я не оговорился, а убедившись, кивком головы попросил меня продолжать…

Этот дикий по нынешним временам случай действительно имел место. О нем рассказал нам, молодым корреспондентам ТАСС, один наш пожилой коллега, долгие годы работавший в Японии. Тогда, на закате сталинской эпохи, он был студентом Института востоковедения, приставленным к группе японских туристов в качестве переводчика.

Иностранцев тогда приезжало в Москву очень мало, а уж японцы, представители не так давно поверженной нами страны, и вовсе были наперечет. Всех их размещали в мрачном высотном здании гостиницы «Украина», построенном незадолго до этого.

Почему японцы должны были селиться именно там, а не в какой-нибудь другой гостинице, никто не интересовался, к тому же гостиниц в Москве всегда не хватало.

Подобные вопросы в те времена задавать не полагалось, да и ответ для людей сведущих был вполне ясен: очевидно, именно там, в «Украине», МГБ собрал всех переводчиков японского языка, уцелевших от репрессий или, может быть, уже освобожденных из лагерей. Они прослушивали разговоры, которые вели туристы между собой в номерах. Такой порядок сохранялся многие годы. Для сотен японцев, побывавших в Москве по самым разным делам, столица СССР ассоциировалась с гостиницей «Украина». Именно там они впервые попробовали украинский борщ и котлеты по-киевски, которые вошли в меню многих японских ресторанов.

Поселившись в гостинице «Украина», X. утром следующего дня вышел на улицу и стал фотографировать виды Москвы и уличные сценки, не предполагая, что делать это категорически запрещалось иностранцам, пребывающим в нашей стране. Всякий фотограф-чужак должен был получить соответствующее разрешение в районном отделе НКВД, сообщив место и время съемок, чтобы к нему успели приставить несколько десятков соглядатаев из службы наружного наблюдения: ведь кадровый состав спецслужб тогда был огромен. Сыщики толпами ходили за каждым иностранцем, выискивая его контакты среди советских людей, и горе было тому из них, к кому иностранец обратился с невинным вопросом: этого человека начинали подозревать в шпионаже, и бессмысленная проверка продолжалась до конца его дней, а зачастую переходила и на родственников.

Надо ли говорить о том, что X. был тут же схвачен и препровожден в отделение милиции, которая в те годы тоже находилась в подчинении у НКВД.

«Выходят японцы утром во двор, пересчитывают друг друга и спрашивают меня: а где господин X.? А я им отвечаю, что он арестован!» — посмеиваясь, рассказывал нам старший товарищ.

Однако обвинить X. в шпионаже не удалось, и его через несколько часов отпустили.

— Но я никогда не слышал об этом! — удивился Саймон. — Какого числа и в каком году все это происходило?..

— Числа уже никто не помнит. Да и разве имеет оно значение? — отвечал я.

— Да, конечно, вы правы! — понимающе улыбнулся Сэймон. — Но все равно это сообщение очень интересно! Я перепроверю его!..

И, вынув из внутреннего кармана пиджака блокнот, Сэймон быстро сделал в нем какую-то пометку.

— Вы знакомы с самим X.? — спросил я, изобразив удивление.

— В общем и целом да, — нехотя признал Сэймон. — Но я не являюсь членом правящей либерально-демократической партии и поэтому не вхожу ни в какие списки, — ни с того ни с сего уточнил он, тем самым окончательно убедив меня, что служит самым главным помощником нынешнего министра…

Тут повар с торжествующим видом поднял мельхиоровую крышку и начал раскладывать по тарелкам бифштекс. Аккуратнейшим образом он поделил содержимое сковороды на две части, вплоть до крошечных листочков пахучего растения величиной с ноготь. Поклонившись, он наконец ушел, а мы молча взялись за палочки…

Впервые в жизни пробовал я прославленный на весь мир бифштекс Кобэ, который оказался удивительно мягким и нежным, напоминающим одновременно блюдо и европейской, и японской кухни.

— А я как раз ищу подступы к господину X.! — сообщил я слегка дрогнувшим голосом.

Сэймон поднял брови и удивленно воззрился на меня, а я торопливо изложил ему все, что мне говорил Николай, разумеется никак не ссылаясь на него, а всячески упирая на неповоротливость и равнодушие наших дипломатов.

— То есть вы хотите установить прямую связь между руководителями наших стран через ваших высокопоставленных московских знакомых? — уточнил Сэймон. — И где же ваши покровители служат?

Нет, о КГБ нельзя было упоминать ни в коем случае, иначе мой собеседник мог бы совершить непредвиденное: например, с воплем выскочить из-за стола или вызвать полицию.

— Они служат в ЦК, — сообщил я упавшим голосом, хотя и не погрешил против истины: ведь КГБ и руководящий орган коммунистической партии всегда были единым чиновничьим аппаратом.

— Понятно! — понимающе заулыбался Сэймон, в отличие от многих других иностранцев ясно осознававший, какую неограниченную власть имеет в нашей стране Центральный Комитет. — То, что вы мне рассказали, очень интересно! — неожиданно ледяным тоном подытожил Сэймон и озабоченно поджал губки. Это означало, что теперь он уже не имеет права выражать свое личное мнение о моем весьма сомнительном и, может быть, даже опасном предложении и должен посоветоваться с начальством.

Молча отвесив друг другу глубокие поклоны, мы расстались, и я, радостный, поспешил домой. Слежки за мной в этот день не было…