Мария Антуанетта - Елена Морозова Страница 9

Искренняя и непосредственная, Мария Антуанетта посвящала дочерей короля во все свои проблемы, включая супружеские, которые старые девы обсуждали особенно активно. Вскоре весь двор знал о том, что дофин откровенно избегает супружеской спальни. «Как можно быть такими бесцеремонными и публично обсуждать столь личные вещи?» — краснея, недоумевала дофина. Пришлось графу Мерси деликатно разъяснить ей, что в Версале не следует ни с кем делиться своим личным, ибо здесь у стен есть уши.

«Не поддерживайте ни один из кланов, занимайте нейтральную позицию; думайте о вашей душе, старайтесь доставлять удовольствие королю и исполнять желания вашего супруга», — наставляла Мария Терезия дочь. Но тетки вовлекли ее в борьбу с некоронованной королевой Версаля Дюбарри. Воспитанная в строгих рамках пуританской морали, Мария Антуанетта не сразу разобралась в истинной роли графини. Когда ей впервые указали на разодетую и увешанную бриллиантами фаворитку, она простодушно спросила: «Какую должность занимает эта женщина при дворе?» В ответ австрийский посол смущенно забормотал, что «дама сия развлекает короля», на что юная дофина со смехом ответила: «Что ж! Теперь у нее появится соперница!» Придворные мгновенно потупились, а Мария Антуанетта растерялась.

Ее высочество невзлюбила фаворитку, особенно когда узнала, что та активно способствует смещению Шуазеля, которого мать еще в Вене велела ей поддерживать. Но дофина не имела веса в политических играх, тогда как Дюбарри называли первым министром Людовика XV 24 декабря 1770 года под крики «Да здравствует Шуазель!» и «Долой Дюбарри!» бывший министр отбыл в свое поместье Шантелу, ставшее меккой оппозиционеров. «…Я не собираюсь выяснять, почему король дал отставку Шуазелю, а вам тем более этого делать не следует», — немедленно написала императрица дочери. Людовике тоже не одобрял вмешательство внуков в политику и радовался, что Мария Антуанетта вела себя как девчонка. И когда мадам де Ноайль пришла пожаловаться королю, что дофина гоняется за бабочками, тот лишь довольно рассмеялся. Вот если бы она стала протестовать против изгнания Шуазеля, он, возможно, и принял бы меры… По просьбам Дюбарри на место Шуазеля назначили герцога д'Эгийона, после чего уже никто не пытался умалить роль фаворитки — кроме Марии Антуанетты. Целомудренная поневоле, дофина инстинктивно ненавидела Дюбарри и не скрывала этого.

Противостояние еще-не-королевы и как-бы-королевы больше года развлекало скучающий двор. Зная, что со смертью короля (возраст которого уже перевалил за 60 лет) власть ее кончится, Дюбарри не стесняла себя ни в чем. Petite rousse (рыжая девчонка), как Дюбарри называла дофину, безмерно ее раздражала, ибо престарелый любовник относился к «девчонке» по-отечески нежно, а та в отличие от остальных дам никогда не забывала подчеркнуть свое к ней презрение, постоянно подогреваемое тетками. «Король бесконечно добр ко мне, и я нежно его люблю, но его стоит пожалеть за слабость, кою он питает к мадам Дюбарри, самому глупому и наглому существу, какое только можно себе представить», — писала дофина матери. От теток она знала, что Дюбарри ждет, когда она заговорит с ней.

Двор гадал: удастся ли выскочке Дюбарри удовлетворить свое честолюбие и добиться признания от наследницы Габсбургов? Согласно этикету Дюбарри не вправе была обратиться к дофине, ибо стояла ниже на иерархической лестнице. Но, повелевая королем, Дюбарри вознеслась до королевских высот, а потому не могла смириться с нежным взглядом голубых глаз, смотревшим сквозь нее, словно она пустое место. Поддерживая дофину в неприятии Дюбарри, тетки убивали сразу двух зайцев: унижали ненавистную «распутную девку» и создавали сложности «австриячке». «Я всегда замечал, что тетки, побуждая дофину при виде Дюбарри умолкать и принимать строгий вид, сами не упускают возможности перекинуться с ней словом или оказать ей мелкую услугу; такое поведение кажется более чем странным, ибо таким образом они пользуются дофиной как инструментом для выражения собственной ненависти, кою опасаются выказывать сами», — писал Мерси Марии Терезии, не намеревавшейся идти на поводу у самолюбия дочери, ставившей под угрозу хрупкое строение альянса, державшегося после отставки Шуазеля исключительно на поддержке Людовика XV.

Дюбарри устраивала сцены королю, но Людовик XV не мог отважиться приказать супруге внука признать свою фаворитку, ибо в душе сознавал, что чистая простодушная эрцгерцогиня вправе не общаться с женщиной такого пошиба, как Дюбарри. И полагая, что дипломат обязан всегда находить нужные слова, он обратился за помощью к Мерси. «Я люблю Мадам дофину всей душой, но она так юна и непосредственна, что еще не умеет избегать ловушек, расставляемых интриганами, а супруг пока не в состоянии руководить ею. Поэтому я был бы признателен, если бы вы посоветовали ей обращаться должным образом с каждым придворным», — сказал он послу. Сообщив императрице о своем разговоре с королем и фавориткой, граф Мерси отправился к дофине и изложил ей просьбу короля. «Если Мадам дофина желает показать, что ей известно о роли при дворе графини Дюбарри, значит, ей следует потребовать от короля запретить сей особе появляться в ее окружении, что так или иначе бросит тень на короля. Если же она готова закрыть глаза на истинную роль фаворитки, ей следует обращаться с ней как с любой придворной дамой и при случае заговорить с ней», — объяснил Мерси. «У меня есть все основания не верить, что именно король хочет, чтобы я заговорила с Дюбарри», — отрезала дофина. Поддержка тетушек и мужа в противостоянии с фавориткой сделала ее менее податливой, чем обычно.

Пока маленькая дофина вела свою кулуарную войну, Австрия за спиной Франции начала переговоры с Россией и Пруссией о разделе Польши. В этой ситуации категорическое нежелание дофины признать королевскую любовницу грозило перерасти в международный скандал, обрушив гнев раздраженного Людовика XV на неверного союзника. Спокойствие короля, провозгласившего: «После нас — хоть потоп!» — следовало сохранить любой ценой. «Вы должны смотреть на Дюбарри только как на персону, допущенную ко двору и в общество короля. Вы — первая подданная короля, поэтому вы должны слушаться его и подчиняться ему. <…> Всего-то нужно одно ничего не значащее слово, несколько любезных взглядов, и не ради дамы, а ради вашего дедушки, вашего повелителя, вашего благодетеля! <…> Позвольте Мерси руководить вами, не следуйте дурным примерам. Вы должны задавать тон при дворе короля, а не позволять руководить собой, как ребенком. <…> Я хотела бы, чтобы вы чаще спрашивали совета у Мерси…» — увещевала императрица непокорную дочь. «Будьте уверены, в вопросах чести ничье руководство мне не нужно», — отвечала Мария Антуанетта.

Все же на компромисс пойти пришлось. «Я не утверждаю, что никогда не заговорю с ней, но не стану это делать в назначенный час, дабы она не торжествовала заранее», — скрепя сердце написала Мария Антуанетта матери. Спектакль наметили на 5 августа: в этот день дофина обещала поздороваться с входящей в зал Дюбарри. Но сцена сорвалась, ибо в решающую минуту Мадам Аделаида пригласила Марию Антуанетту присоединиться к компании тетушек, что та и сделала с нескрываемым облегчением. Видя, что дочь, пренебрегая ее советами, пошла на поводу у теток, Мария Терезия нанесла удар по больному месту дофины, напрямую напомнив ей, что ее пребывание в Версале зависит исключительно от расположения к ней Людовика XV. Дочь сдалась. В первый день нового, 1772 года, когда при дворе наносили визиты вежливости, Мария Антуанетта, проходя мимо Дюбарри, остановилась и, повернувшись в ее сторону, произнесла: «Сегодня в Версале очень многолюдно» — и тотчас заговорила с маршальшей де Мирпуа. «Я обратилась к ней один раз, и точно знаю, что это всё, впредь она не услышит от меня ни слова», — заявила Мария Антуанетта Мерси. А матери написала: «Дорогая матушка, я не сомневаюсь, что Мерси сообщил вам о моем поступке, совершенном в первый день нового года. Если бы наши семьи поссорились, это стало бы несчастьем всей моей жизни. Мое сердце осталось бы на стороне моей семьи, и мне было бы очень трудно выполнять свой долг здесь. При этой мысли мне становится страшно, и я надеюсь, что этого никогда не случится, по крайней мере, я не дам для этого никакого повода». Легкомысленная, своенравная, неспособная лгать и притворяться, юная дофина впервые ощутила мощь давления невидимой, но грозной силы под названием «государственная необходимость». А ведь она всего лишь хотела не иметь дела с «наглой выскочкой» Дюбарри…