Анти-Ахматова - Тамара Катаева Страница 9

Запись Я. З. Черняка.

<…> Живет намеренно трудно. Поза? Нет, схима.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 75

Все старательно вспоминают слова церковного обихода, говоря о ней.

Говорит, что не хочет жить и я ей абсолютно верю. Торопится уехать в Ленинград. Я спросила: зачем. Она ответила: «Чтобы нести свой крест». Я сказала: «Несите его здесь». Вышло грубо и неловко. Но она на меня не обижается никогда.

Фаина РАНЕВСКАЯ. Дневник на клочках. Стр. 40

Раневская, конечно, слишком умна, чтобы писать это в простоте. Ну, Ахматовой хотелось, чтобы кто-то записал за ней: мол, иду нести свой крест. Машинально так сказала, по привычке, обычно все подхватывали, поражались, записывали, мы все это читали не раз. А тут вот попала на Раневскую. Раневская и записала — да так, что лучше б Ахматова это не говорила.

1940 год, декабрь.

Письмо Пастернака — О. М. Фрейденберг.

Не могла ли бы ты узнать мне, как здоровье Ахматовой? Писать ей дело безнадежное, да к тому же я и не знаю, в состоянии ли она теперь отвечать.

Переписка Бориса ПАСТЕРНАКА. Стр. 173

Чуковская же 22 ноября того же года пишет:

«Пили водку, стол был <…> изобилен»…

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 51 — наверное, в состоянии.

Из письма Лукницкого Горнунгу.

<…> Вы сами знаете безмерную ясность ее мышления и <…> что объективная ценность материала в ее глазах сама по себе исключает возможность какого бы то ни было лично-пристрастного к нему отношения.

ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 2. Стр. 123

Безмерную ясность ее мышления (когда не совсем ослеплена завистью и злобой) — знаем.

Обессиленная чайка творчества в мучительно сжатых руках побледневшей Ахматовой.

Н. СМИРНОВ. Литература и жизнь. Т. 2. Стр. 71

Не нужно и пародистов звать, правда? Когда в литературоведческой статье пишут: побледневший автор или не побледневший — это несокрушимый научный аргумент, никакому оппоненту не выдержать. После этого всякие «горько и гневно», величественно», «мучительно сжатые» и пр. выглядят уже просто математически точными величинами.

Великие испытания заставили этот голос звучать горько и гневно и, вероятно, такою и войдет Ахматова в историю.

И. A. ОKCEНОB. рецензия на «Четки». Стр. 49

Я не прощу Ахматовой то змеиное вероломство, с которым она свела свои личные и литературные счеты с Блоком, опершись на авторитет «страдалицы».

Ирина Грэм — Михаилу Кралину.

Михаил КРАЛИН. Артур и Анна. Стр. 85

Современники, конечно, видели, что все ахматовские авторитеты формировались не просто так. Потомкам стало все равно. Нужна страдалица — вот, у нас есть.

«Прошла в уборную, как Богородица».

Это так она рассказывала Ардову — будто так о ней говорила чья-то домработница, увидев в коридоре. Это типичные «народные мысли»- придуманные самой Ахматовой. Никакая домработница ничего подобного не говорила, это стилизованные слова. Все уловили, чего именно Ахматова хочет, и тоже сочиняли такое.

Авторство самой Ахматовой выдает присущая ей многоплановость — не очень развитая, правда: в музыкальных терминах это была бы не полифония, а канон — не более двух мотивов. В нашем случае (этим приемом она и пользуется чаще всего) это «Прошла как Богородица», а потом — Ахматова как бы не стоит за тем, чтобы не скрыть самоуничижающего контраста: «прошла в уборную». Но эта построенность так очевидна, что совершенно не смешно.

Рассказывают, что Цявловский вдруг кинулся целовать ее руки, когда она несла выливать помои.

Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 416

Именно когда несла выливать помои (она их никогда — в Ташкенте — не носила), он бросился целовать ей руки. Насчет «говорят», «рассказывают», «ходят слухи» и кто при этом бывает рассказчиком — см. главу «Подкладывает мысли».

Дул ветер, и вести с фронта были печальными. Анна Андреевна пришла почти в сумерки. Войдя, она сказала почти повелительно: «Сядьте, я хочу прочесть то, что написала вчера». Это было стихотворение «Мужество». Она понимала, что мы не могли заговорить обычными словами восхищения. <…> Мы сидели какие-то притихшие. Этот стих был как отлитый колокол, и его судьба была — будить стойкость и гордость в сердцах миллионов людей. Алексей Федорович поцеловал ей руки и сидя рядом молчал. Время от времени он опять подносил к губам ее руки и снова молчал. Потом, присев перед ней и глядя ей в лицо, спросил: «Что вы сегодня хотите?» Она ответила: «Давайте сегодня побудем с Шопеном».

Г. Л. КОЗЛОВСКАЯ. «Мангалочий дворик». Стр. 387

Ах, с Шопеном, поручик!

Послушаем и мы то, о чем «нельзя говорить обычными словами восхищения»: