Золотой истукан - Явдат Ильясов Страница 9

— Уйди, боюсь! О-ох, боюсь…

— Сказывай, ну? Сказывай!

Желтый лик обратился в бледный, пухлый, волосатый, с мешками под беспощадными глазами, с крупным пахучим ртом.

Не про Калгаста, не про Добриту с Нежданом думал Руслан, передавая их речи волхву Доброжиру. Он их не хулил. Даже забыл про них, словно смерды были вовсе не причастны к своим опасным речам.

Он помнил свой страх от этих недобрых речей и простодушно делился им с волхвом. Чтоб волхв, сильный, всезнающий, избавил его от страха вместе с давними и новыми сомнениями. Угомонил в нем вихрь недоуменных и тягостных вопросов. Помог вернуть чистоту…

Смерды. Вече. Мятеж.

Три слова, исстари неразделимые, как сухомень, недород и голод, как солома, огонь и пожар, живо облетели светлицы и горницы, кухни и медовухи с пивом, пивом и брагой, душные порубы для непослушных холопов и, хоть и сказанные тихо, скользким шепотом, казалось, зашатали терем и храм.

В них будто стены затрещали, половицы заскрипели, ставни захлопали, крыши закачались — сами устои земные заколыхались под ними, точно всю гору сдвинул с места исполинский оползень.

Смерды, если разойдутся, страшнее всяких козар.

Князь:

— Как быть? Пусть скирды разберут. Пусть жрут, псы, лишь бы не лаяли.

— Нет, погоди, — сказал недовольно волхв.

— Может, клети открыть, кули с зерном навстречу вынести? Половину добра отдам, только б утихомирились.

— Погоди, погоди, — бормотал Доброжир, думая свое.

— Придут — быков бы зарезать. Небось не станут буянить на сытое брюхо. — Князь, озираясь, дергал волхва за рукав грязной ризы, волхв же отмахивался, бешено тер темной ладонью белое чело.

— Погоди! — вскричал Доброжир. — Привадить хочешь? Попробуй, ублажи — с горба не слезут. А меня чем будешь кормить? Женушек, чад, дружинных отроков, челядь? Не смей. По-иному обойдем горластых.

Из- за Днепра приплыл человек, донес: конники в полях объявились, веси жгут, озоруют, близко подступили. Смуглые, в диковинных свитах. Видать, козаре. — Козаре? — не поверил Доброжир. — Откуда им взяться? Может, алан занесло захудалых? И то едва ль. Скорей северяне балуют. Под козар обрядились, чтоб с толку сбить.

— Скуластые, черные.

— Козаре?! — Эка напасть. Две беды заодно: смерды, козаре. Хоть и не скор в помыслах князь, однако неглуп. — Накормить сиволапых, раздать рогатины, против козар их пустить?

— Раздашь — с тебя и начнут.

— Хоть плачь! Запутались.

— Пошли за Днепр дружину. Не всю — Идара с лучшими оставь. Хватит и этих. Переможем лихих.

Смерды, козаре.

Пока дружина грузилась в челны, волхв Доброжир бродил за тыном, в роще на подступах к граду, общаясь с богом. Завидев ризу, расшитую желтыми пятнами солнц и стрелами молний, люди сходили с пути, прятались в кустах.

Будто и спокойно, тихо в роще, но волхв приметил — сухие листья с жалостным шорохом без ветра падают наземь. Пестрый дятел на дубу неистово стучит, чайки оголтело плещутся в реке. На прибрежном лугу ноют жуки, лошади буйно храпят, трясут головами, задирают их кверху. Ложатся, изнемогая, на траву, где уже, как баба от боли, катается пастуший пес. В посаде распевают петухи, свиньи надсадно визжат, утки громко хлопают крыльями, будто беду хотят отогнать. Но ей, видно, быть. Худо.

Смерды, козаре. Смерды, козаре. Два слова незаметно уравнялись: смерды — козаре.

Смерды. Они казались Доброжиру огромным грозным скопищем, к которому не знаешь, как подступить. Он исступленно искал в этой крутой стене расселину, чтоб вколотить разрушительный клин.

Расхаживая по роще, волхв наступил на что-то упругое, с воплем отпрянул: поперек тропы растянулась змея с размозженной головой. Подле — камень. Большая змея, толстая, ужалит такая — умрешь. Но стукнули по голове — обратилась в тряпицу.

Ага. Первый у них — изгой, самый непутевый, зловредный из смердов. Калгастом зовут. Но как его убрать, чтоб смерды княжий двор не разнесли? Чем их застращать?

Смерды, Калгаст.

Волхв заметался по роще.

Смерды, Калгаст.

И эти два слова уравнялись:

— Смерды — Калгаст.

Затем осталось одно:

— Калгаст.

А козаре?

— Калгаст — козаре.

Волхв тихо вскрикнул.

Теперь он знал, что делать.

Руслана вывели из храма. Ему показалось — поздний вечер на дворе, до того темно и неуютно в городе. Лишь оглядевшись, сообразил: темно от туч, горой нависших над Росью. Когда успели набежать?

— Послужи Роду, — шептал по дороге волхв. — О, сколь радостно Роду служить, князю светлому, русскому племени! Не забудут они верную службу твою…

Руслан очутился на требище — большой поляне за городом, где русичи раз в год, в Родень день, требы кладут — приносят жертву своему верховному богу. Оттого и город — Родень. Требище старое, замка не было и в помине, когда тут зажглись первые огни. Они и сейчас горят в ямах, вырытых по кругу. В середине круга — огромный дубовый идол, перед ним на поляне — будто облако опустилось: столько народу скопилось.

Не блеют нынче на требище овцы, не ревут, как бывало, быки, — волхв Доброжир кричит, рукой потрясая: — За кем идете? Или сами недругам продались? Он козарами послан — честных людей смущать, устои наши изнутри точить. Чтоб козарам легче было нас одолеть. Вот свидетель! — Доброжир схватил Руслана за плечо, встал с ним под идолом. — Скажи, хулил Калгаст владыку чистого, хвалил козарских богов?

Вот оно что… То-то Калгаст его обхаживал. Слава Роду, не успел опутать, как бедного Добриту. Однако и Руслан к делу малость причастен: рыбу Калгастову ел, речи слушал. Обмер парень. И толпа заметно сникла» подалась. Измена? Господь, сохрани. Люди дотоле и люди, покуда способны себя отличить от других. Другие — недруги. Их жизнь — наша смерть.

— Говори, Еруслан! — шумели смерды.

— Было. Рода поносил: мол, негож против чудищ козарских. Степной, слышь, бог его перемог, всю землю выжег.

Ожидал — взревут, но толпа лишь колыхнулась. Шептались, переглядывались. Видать, не верили Руслану,

— Калгаст — лазутчик вражий?

— Немыслимо это.

— Пошто? Где он бродит полгода?

— А пусть сам перед нами предстанет.

— Калгаст, ты где? Выходи.

— Я здесь. — Изгой показался с Добритой, Нежданом, трезвый, натянутый, как тетива, осторожный и зоркий. Таким, наверно, он бывал на охоте. Упруго ступил вперед, повернулся к народу. — Про ветхого Рода, про чудищ степных — говорил, не отрекаюсь. Простите, сбрехнул от обиды горькой. Уж больно нужда заела. Но козар, сколько живу, не видал. Теперь — судите.