Гобелен - Кайли Фицпатрик Страница 9

Затем Мэри перешла к делу, и обе испытали облегчение. Слишком писклявым голосом для женщины ее лет (Мадлен предположила, что она на несколько лет старше Лидии и что ей немного за семьдесят) она объявила, что «наш каменщик сделает надпись, но, разумеется, мы должны решить, какой она будет». Слово «мы» удивило Мадлен, и она подумала, что, возможно, это такое особое английское выражение, которого она до сих пор не слышала. Может быть, Мэри имела в виду, что они с сестрой и Мадлен придумают надпись вместе. Следующие слова кузины прояснили смысл предыдущего заявления.

— Ты, наверное, захочешь написать что-нибудь от себя, дорогая. Не жалей слов, мы можем себе это позволить.

Мадлен промолчала, но это не остановило Мэри.

— После службы гроб можно доставить в церковь Семптинга, и Лидию похоронят на церковном дворе. Мы поговорим с владельцем похоронного бюро. Изготовление надгробия займет немного больше времени. Так ты подумаешь насчет надписи?

Мадлен кивнула, потом сообразила, что она разговаривает по телефону и Мэри ее не видит.

— Я подумаю, — сказала она.

Она не помнила, попрощались ли они, но через минуту сообразила, что продолжает сжимать в руке телефонную трубку, из которой раздаются короткие гудки.

На следующий день она проснулась очень рано, впервые почувствовав, что защитный барьер, возникший благодаря потрясению, разрушен. Возможно, дело было в том, что боль, как ледяной кинжал, вонзилась ей прямо в солнечное сплетение. Она еще не решила, что скажет — и будет ли вообще говорить, — прощаясь с матерью.

Она выбралась из постели, сварила кофе, но одеваться не стала. Похороны состоятся днем. Она стала бродить по дому, разглядывая репродукции картин художников Возрождения, висящие на стенах, и время от времени проводя пальцами по корешкам книг на полках, словно по перекладинам в заборе. В библиотеке Лидии почти не было художественной литературы. В основном она предпочитала книги по истории, охватывающие период с пятнадцатого по семнадцатый век. Она читала лекции именно про этот период. Мадлен рассеянно взяла небольшую книжку с полки, где стояла художественная литература — главным образом, с русскими названиями. Она считала русских писателей печальными и меланхоличными, на грани депрессии. Лидия упорно пыталась убедить ее в обратном, периодически уговаривая почитать Тургенева или Достоевского. Книга, которую Мадлен выбрала, была тонкой, в твердой обложке и называлась «Русская мудрость». Она открыла ее в том месте, где в качестве закладки лежал обрывок бумаги, и прочитала: «Любовь сильнее смерти и сильнее страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь». Иван Тургенев.

Мадлен захлопнула книжку, словно та ее ужалила, и, прежде чем набраться смелости вновь перечитать цитату, некоторое время смотрела на обложку с иконографией изображения святого Георгия, убивающего змия. Если бы она верила, что такое возможно, то подумала бы, что к этой книге ее привела Лидия, специально пометив страницу закладкой.

Она положила книжечку в карман халата и достала с полки другую, со знаменитым портретом Генриха VIII на глянцевой обложке. Жирное высокомерное лицо короля из династии Тюдоров сохранило едва различимые следы молодости — либо художник проявил великодушие, либо опасался гнева короля. В молодости Генрих был поэтом и музыкантом, но позволил, чтобы его самолюбие и либидо взяли верх над чувствительностью юности. Лидию завораживал парадокс этого короля. Повзрослев и став более жестоким, Генрих провел реорганизацию церкви, чтобы иметь возможность регулярно менять жен. А тех, кто выступал против него, убивал. Жестоко.

Мадлен пролистала книгу, почти не глядя на страницы. Она вспомнила, как сияли глаза Лидии, когда та рассказывала о каком-нибудь интригующем эпизоде из истории. Однажды, приехав в Лондон, они отправились в ресторан через Лондонский мост. Летним вечером, когда освещение сменилось и воду в реке окутали тени, Тауэр на противоположном берегу Темзы превратился в темный силуэт. Лидия поежилась и сказала:

— Это здание меня немного пугает. Я знаю, что в городе случилось много жутких смертей не только в Тауэре, но… — Она немного помолчала. — Думаю, дело в камнях. Они очень старые.

Мадлен кивнула в ответ. Она часто чувствовала примерно то же самое в Нормандии. Ее родной Кан был средневековым городом, столицей другого короля, пользовавшегося дурной славой, — Вильгельма Завоевателя.

Она заставила себя вернуться из воспоминаний о летнем дне в Лондоне в холодную комнату, задвинула тяжелые шторы, чтобы хоть немного защититься от сквозняка, и включила свет. Было позднее утро, но при закрытых шторах можно было представить себе любое время суток. В комнате до сих пор сильно ощущалось присутствие Лидии. Мадлен не верила в привидения, но подумала, что, возможно, призраки — всего лишь последние воспоминания об ушедших.

По утрам она обычно не курила — ей нравилось думать, что у нее есть принципы, но сейчас ей отчаянно захотелось закурить. Мадлен с трудом нашла сигареты в громадной сумке, больше похожей на рюкзак. Она часто носила в ней домой работы студентов и учебники. Пачка сигарет спряталась среди разрозненных бумаг. А еще там же обнаружилось письмо Лидии, пришедшее в университет за день до звонка Джоан Дэвидсон. Мадлен положила его на стол, но не стала открывать — не могла заставить себя перечитать его. Она закурила и принялась рассеянно листать блокнот Лидии, чтобы не думать о письме. Неожиданно она замерла, наткнувшись на страницу, заполненную аккуратными строчками на латыни — точно такими же, как те, что получила от матери и переводила, забыв обо всем на свете. Неужели с тех пор прошло всего пять дней? Сначала Мадлен решила, что это еще одна копия того же отрывка, но, внимательно присмотревшись, заметила, что там стоит другая дата.

5 июня 1064 года

Кентербери, родной город моей матери, славится двумя монастырями и огромной библиотекой Святого Августина. Когда я была девушкой, королева Эдита приезжала в Кентербери, чтобы купить в нашей мастерской ткани и посетить библиотеку. Она образованная леди, говорят, что для женщины у нее на редкость острый ум. Конечно же, у женщин не такой ум, как у мужчин, но они не менее одарены природой, если не мешать им развиваться.

Королева может запросто разговаривать с математиками и музыкантами, говорит на языке норманнов, датчан и римлян. Но ее главная любовь — вышивание. В тот день она спроста, не соглашусь ли я поехать в Вестминстер, потому что увидела, что я так же мастерски владею иглой, как и она. Когда королева покидала нашу мастерскую в Кентербери, я стояла у окна и наблюдала за тем, как миледи, которой суждено было стать моей госпожой, едет по улице. Ее вязаный плащ сиял бисером из драгоценных камней, а золотые волосы ниспадали до самого пояса, ниже накидки. Я видела, как старики, дети и нищие останавливались, глядя на королеву и ее свиту, и их лица сияли — настолько она прекрасна. Ее красота вдохновляла менестрелей, посвятивших ей множество песен, а доброта сподвигала бардов на создание стихов. Тогда я подумала, что не каждая леди обладает столькими талантами. В то время я еще не знала, какое проклятие лежит на ней. Теперь знаю.