Распутник - Грэм Грин Страница 9

Лорд Джон Батлер попросил ее руки первым, но его отец снял предложение в пользу сына лорда Десмонда, активно поддержанного Сомерсет-хаусом. Однако, вопреки всем этим усилиям, леди Каслмейн, заручившись поддержкой лорда-канцлера и самого короля, выступила перед опекунами невесты заступницей за лорда Рочестера. Обладающего в результате этого столь явным преимуществом, что, к сожалению, любой другой претендент утрачивает малейшие шансы на успех. Правда, как я слышал, леди объявила о своей решимости сделать выбор самостоятельно. И если она сдержит слово, значит, игра все еще продолжается, причем на равных.

Слово свое она в конце концов сдержала, однако об игре на равных, вопреки мнению Беннета, речи быть не могло. «Сент-Эвремон» [22]так описывает Рочестера, появившегося при дворе семнадцатилетним:

Он был очень красив, высокий и стройный, с весьма располагающим лицом; особый же шарм — и совершенно неотразимый — придавали ему острый ум и безукоризненное умение себя подать. Ум его был одновременно силен, искрист и утончен, манеры безупречны; держался он при этом с естественной скромностью, которая тоже чрезвычайно шла ему. Он превосходно знал и античных, и современных авторов, в том числе — французских и итальянских, не говоря уж о творчестве соотечественников: из написанного по-английски он помнил все мало-мальски стоящее (с оглядкой, разумеется, на его тонкий вкус). Его речи очаровывали всех и едва ли не каждого заставляли в него влюбиться.

Литературные вкусы Рочестера известны нам из других источников. Во Франции его любимым писателем был Буало, а в Англии — Каули. Он частенько декламировал стихи Уоллера (как и списанный с него Доримант в пьесе Этериджа). В одном из писем он процитировал Шекспира, а Джон Деннис упоминает о его особой любви к «Виндзорским проказницам». Конечно, «Сент-Эвремон» пишет заведомо комплиментарный портрет, но и доктор Бернет, будущий епископ Солсбери, не скупится на разве что чуть менее угодливые похвалы.

Рочестер временно пожертвовал вином ради литературы, путешествуя по Европе с Эндрю Бэлфуром, мужем ученым и высоконравственным. Рочестера приняли при дворе — не только сам король, которому нравился любой умный собеседник, но и королевская фаворитка леди Каслмейн (состоявшая с Рочестером в дальнем родстве), для которой куда большее значение имели приятные черты лица и учтивые манеры, а также лорд-канцлер Кларендон, которого (единственного во всей троице) интересовало душевное благородство. Дата первого появления Рочестера при дворе известна по письму, написанному королем его возлюбленной сестре, герцогине Орлеанской, и датированному 26 декабря 1664 года: «Только вчера лорд Рочестер передал мне твое письмо».

В те дни, когда он вернулся с континента, всех интересовали Голландия и комета. «Только и говорят, что о комете, появляющейся по ночам; а прошлой ночью на нее решили посмотреть король с королевой — и вроде бы посмотрели». В сочельник, побывав с утра на башне Тауэра, где звонарь сказал ему, что комету опять видели, «несмотря на яркую луну и сильный мороз», причем бесхвостую, Пепис, которого мы цитируем, и сам увидел ее в вечернее время — «и впрямь бесхвостую, а хвост то ли оторвался, то ли его вовсе не было, не знаю; звезда как звезда — только большая и мрачная, и она то восходит, то нисходит по небу, двигаясь по дуге, и то и дело начинает светить на новом месте». Что же касается Голландии, то до Лондона докатились слухи о «нашем поражении у побережья Гвинеи, где наши военные моряки проявили чудовищную трусость и вероломство». Война еще не была объявлена, но лорд Сэндвич уже вышел в море и, невзирая на зимние штормы, развернул флот в Ла-Манше; а поражение у побережья Гвинеи было уравновешено захватом голландской флотилии в порту Смирны. Шли спешные приготовления к большой войне, которая началась 15 марта 1665 года.

Двор воспринял войну с восторгом. Карл нежданно-негаданно ощутил единство со страной и народом и был вправе рассчитывать на полную поддержку со стороны парламента. Причем ощутимых потерь при дворе поначалу не наблюдалось. Лорд Сэндвич был куда в большей мере флотоводцем, нежели придворным, и по нему тут особенно не скучали, а лорд Бакхерст написал на прощание чудесные стихи «милым дамам на берегу». Да и разлука с «радостями Гайд-парка и дивными прогулками по Мэлл» оказалась недолгой: Бакхерст вернулся в Лондон уже к Рождеству, как раз когда «милые дамы» созрели для того, чтобы вознаградить своих возлюбленных за вынужденное воздержание.

Подумайте о том, каким

Был горький наш удел,

И стало людям молодым

Не до любовных дел;

Но нет, не так, совсем не так —

Мешал свиданьям лютый враг.

А вы?.. Не ждали нас, увы,

И не щадили чувств;

Все тех же игр искали вы,

Изысканных искусств;

И нам, исчезнувшим вдали,

Замену с легкостью нашли.

Театр проснулся от долгой спячки времен Протектората. Два театра получили лицензию одновременно — Королевский и Герцогский. И в каждом подчас играли по четыре спектакля в неделю. Причем пьесы льстили двору — и только ему. Какой-нибудь сельский помещик, заглянув на спектакль, обнаруживал, что дежурный комедиограф избрал его самого и его семейство предметом насмешек. Как правило, его изображали старым импотентом, заедающим молодую женушку, всячески пряча ее от мира с его соблазнами, — но мир в лице красавца и щеголя, для смеха переодевшегося священником или стряпчим, неизменно находил тайный ход в неприступную с виду крепость. Только людей света изображали на театре галантными кавалерами. Этим выдумкам, замешанным на молодых женах, изголодавшихся по любви, на старых мужьях, обреченных стать рогоносцами, на красавцах-кавалерах, переодевшихся кем ни попадя, суждено было в жизни лорда Рочестера стать реальностью. Природе вновь пришлось заняться подражанием Искусству — искусству, которое хорошо характеризуют сами названия пьес: «Горожаночка, или Посрамленная глупость», «Стыдливый стряпчий, или Удачливый инсургент», «Вечерняя любовь, или Лжеастролог», «Сам себе рогоносец», «Старый помещик, или Ночные услады», «Дикарь-кавалер», «Городская невеста», «Счастливый рогоносец».

Присутствие в задних рядах партера проституток под маской, ищущих клиента, отталкивало многих добропорядочных горожан, но и тайно привлекало, скажем, того же Пеписа, который на представлении «Геракла» в 1667 году увидел «в соседнем кресле женщину, как две капли воды похожую на леди Каслмейн; при том, что была она, как мне кажется, особой легкого поведения, потому что оказалась накоротке чуть ли не со всеми симпатичными мужчинами в зале, называя их по имени — кого Джеком, кого Томом, — и ближе к концу спектакля пересела от меня на другое место». В партере, между проститутками и придворными, расхаживали торговки апельсинами, из числа которых знаменитостями стали Нелли Гвин и Апельсиновая Молли (Мэри Дэвис). «В театре было полно членов парламента, с которыми я таким образом провел и день, и вечер; и один из них, господин с превосходными манерами, сидевший прямо перед нами, подавился апельсином и едва не задохнулся, но Апельсиновая Молли, подоспев, сунула ему палец в горло и таким способом вернула к жизни».