Люди скорой. Честные истории о том, как спасают жизни - Филип Аллен Грин Страница 9

– Двенадцать, десять и восемь. В этом году все четные.

Я взял марлевую салфетку и промокнул рану, а потом осторожно раскрыл ее, чтобы убедиться, что не затронуты крупные сосуды и нервы. Долорес повезло, все было в порядке.

– А вашим мальчикам?

Долорес наблюдала, как я промываю рану.

– Хорхе двадцать, Хосе девятнадцать, а Рикардо-младшему всего четыре. – Она впервые улыбнулась. На блестящих белых зубах красовались золотые коронки. – Господи, мы его совсем не ждали! – Жизнь порой преподносит сюрпризы, – хмыкнул я.

Она кивнула.

Я отставил флакон, снял перчатки, надел новые, стерильные, окунул марлевую салфетку в бетадин – она сразу стала темно-малиновой. Я осторожно отжал ее, а потом протер ею края раны и кожу вокруг. Рука сразу потемнела, а татуировки скрылись.

– Четыре года – забавный возраст, – продолжал я. – Утомительно, но так интересно.

Долорес рассмеялась.

– Да уж… Рикардо-младший никогда не сидит на месте. Он уже так похож на отца.

Голос ее дрогнул, лицо помрачнело.

Я взял иглодержатель и подцепил первую шовную иглу. Я поднял ее перед собой, высвободил из упаковки. Теперь нить свисала между нами, как длинный черный волос из конского хвоста. Мы оба внимательно смотрели на нее.

– Упав, вы не теряли сознания?

Долорес посмотрела на меня.

– Нет, головой я не ударялась.

Я посмотрел на синяки у нее на шее, так чтобы она заметила мой взгляд.

Долорес покраснела.

– А с шеей у вас все в порядке? Глотать, говорить не больно?

– Нет-нет, все нормально… Это была случайность…

– Хорошо, – кивнул я.

Я подцепил край раны и почувствовал, как игла проходит сквозь кожу. Потом я подцепил другой край. Игла пронзила плоть. Я протянул нить, оставив хвост длиной примерно два дюйма, завязал его на узел и затянул. Когда я затягивал, середина раны соединилась. Остались две трехдюймовые раны выше и ниже шва. Я завязал еще несколько узлов на первом шве, чтобы он был плотным, и обрезал лишнюю нить. Руки мои действовали автоматически, прокалывали, стягивали, завязывали, обрезали. Мне нужно было аккуратно соединить и стянуть края резаной раны.

Долорес внимательно за мной наблюдала.

– Похоже, вы это не раз делали…

– Да, приходилось пару раз, – рассмеялся я. – Вам не больно?

Она погладила пальцами рану. Кровь была повсюду.

– Нет, все онемело. Странное ощущение, но совсем не больно.

– Хорошо.

Я наложил еще несколько швов, завязывая на каждом по несколько узлов.

– Когда вы падали, вы ничем не ударились? Спиной или животом? Не хотите, чтобы мы еще что-то проверили, пока вы здесь?

– Только рука и лицо, доктор. Иначе я сюда бы не приехала.

– Ну хорошо.

Долорес вздохнула и откинулась назад.

Я несколько раз надавил на рану, чтобы кровь перестала сочиться и было видно, где накладывать следующий шов. Зашивая длинную рану, нужно первый шов наложить посередине, разделив рану на две небольшие. Если начать с края, то можно неровно соединить края – словно неправильно застегнутая рубашка. Я знаю, что хирурги делают так постоянно и без всяких проблем. Но я – врач приемного покоя. И как каждый врач приемного покоя, я на собственном печальном опыте убедился, что в этом бесконечном хаосе простота и безопасность идут рука об руку.

Дальше я стал работать с той частью, что ближе к кисти. Я вытянул следующую иглу и приступил к работе.

– А с мальчиками дома все в порядке?

Долорес непроизвольно сжала кулак, но тут же расслабила руку. Я наложил второй шов, и она внимательно за мной наблюдала.

– Дома только Рикардо. Другие выросли и уехали. – Она устроилась поудобнее и пошевелила рукой. – Но с ним все в порядке – он у моей сестры.

– Он был дома, когда это случилось?

– Слава богу, нет.

Долорес фыркнула. По ее лицу я видел, что она сомневается, что можно мне рассказать.

Я переключился на ее руку и на швы, дав ей возможность спокойно подумать.

– Обычно я догадываюсь, когда упаду, – неожиданно произнесла она.

Я кивнул, не поднимая глаз. Лучше всего дать людям пространство, чтобы они могли высказаться.

– Я замечаю все заранее… Он много пьет, у него проблемы на работе – или все сразу. Когда мы начинаем ссориться… – Она запнулась и тут же поправилась: – Когда я теряю равновесие, то отправляю Рикардо-младшего к сестре, чтобы он этого не видел. Она живет совсем рядом. Она все понимает.

– Хорошо, что Рикардо-младшего не было дома, – кивнул я. Долорес не ответила, и я продолжал: – Хотел бы я, чтобы мои братья жили поблизости. Вам повезло, что сестра рядом.

Ее кулак разжался.

– Ваши родные далеко?

– Да. Братья и родители живут далеко.

Долорес пошевелилась, протянула другую руку и на мгновение коснулась моей руки. Я удивленно посмотрел на нее.

– Значит, у вас с женой здесь нет родственников? – недоверчиво спросила она.

На сей раз покраснел я и отрицательно покачал головой.

– Мне жаль, доктор, – мягко сказала она. – Как это грустно для вас и ваших детей. Семья – это главное в жизни.

Я снова посмотрел на рану. Края сошлись ровно. Я продолжал работать. Молча я завязал несколько узлов. У Долорес останется длинный шрам, но выглядеть он будет получше.

– Первый муж никогда меня не бил, – прошептала она. – Никогда. Даже когда мы ссорились. – Она сморгнула слезы и углубилась в воспоминания. – Рикардо был хорошим человеком… Очень хорошим.

Я склонил голову и нахмурился, пытаясь понять, что случилось. Долорес посмотрела на меня и ответила на невысказанный вопрос:

– Он умер в поле. Врачи сказали, сердечный приступ. Ему был всего сорок один год.

Она заплакала, слезы хлынули ручьем. С правой стороны слезы были прозрачными, с левой – красноватыми, и я подумал, что ей все же нужно сделать КТ. Слезы текли по щекам, но Долорес не стирала их и не пыталась скрыть.

– Он сам довел себя до смерти. Трех мальчишек нужно кормить, а еда стоит недешево.

– Это ужасно, – тихо произнес я. – Мне очень жаль.

Я продолжал шить, аккуратно соединяя края раны.

– Он был прекрасным отцом для мальчиков. Добрым и сильным. Мои старшие сыновья в армии. – Она с гордостью улыбнулась. – Они стали солдатами, потому что он вырастил их сильными и добрыми.

От слез тело ее содрогалось, и мне пришлось остановиться, пока она не успокоится.