Всё сначала! - Светлана Сурганова Страница 9

Несмотря на затянувшееся студенчество, я ни минуты не жалею о времени, потраченном на медицинское образование. Все нормальные люди в мединститутах учатся шесть лет, а у меня было две академки, плюс год и девять месяцев медучилища; в общей сложности мое обучение вылилось в десять лет. Я была вечным студентом. Не торопилась, потому что понимала, что работать по специальности морально не готова. Кроме того, признаюсь, всегда чувствовала себя с детьми как с инопланетянами, не зная, чего они хотят и что от них ждать.

Примерно со второго курса меня все больше на свою сторону стала перетягивать музыка. И вот меня отчислили. Временно. Спустя пару месяцев приняли обратно. Я тогда даже посмеивалась, что российская медицина поняла, что не сможет обойтись без Сургановой. Лишь несколько лет спустя я узнала, как все было на самом деле… Я не особо делюсь дома своими проблемами. Так уж повелось. Мамуля сама заметила, что я как-то редко стала ходить в институт. Она аккуратно поинтересовалась, почему. Я отпираться не стала, призналась, что много пропустила, и теперь мне стыдно там появляться, да и вряд ли уже смогу наверстать. Ничего мне не сказав, мама поехала в деканат. От напряжения и волнения нервы сдали – едва ступив на порог института, она расплакалась. Преподаватели всполошились, подумали, что со мной какая-то беда стряслась. И вот тогда мама рассказала им мою «педиатрическую» историю. То ли ее рассказ их разжалобил, то ли люди в деканате попались сердобольные, но в институте меня восстановили.

А в 1996 году я получила диплом врача.

По иронии судьбы, одно и то же учебное заведение подарило мне путевку в жизнь дважды. Вот и не верь после этого в предначертанность и в то, что снаряд в одну воронку два раза не попадает. Выпустив птенца, гнездо снова меня приняло. Но о том, что я уже была в прошлом пасынком педиатрического института, не подозревала вплоть до третьего курса, когда нежданно-негаданно на меня свалилась вся правда о моем происхождении.

В двадцать пять лет узнала, что на самом деле я не родная дочь, а приемная. Мама не планировала раскрывать свою тайну – так получилось. Это не было осмысленным решением, скорее стало результатом стрессовой ситуации. В любой семье бывают непростые периоды… На определенном этапе Лия Давидовна перестала соглашаться с моим образом жизни. Конечно, ей хотелось, чтобы у меня было, как у всех: школа, институт, семья, дети, стабильная, желательно престижная работа. Когда же я выросла, мама поняла, что ее дочь жить по общепринятым правилам не хочет и не может. У нас произошли идеологические разногласия, маме сложно было принять мое окружение. Однажды во время очередной ссоры мама запустила в меня тряпкой – она мыла окно – и вдруг выпалила в сердцах: «Ты такая неправильная, непорядочная! Есть в кого!» «И в кого же», – парировала я, почему-то подумав, что она, наконец-то, расскажет об отце, о котором предпочитала никогда не говорить. Но вопреки моим предположениям, Лия Давидовна воскликнула: «Ты такая же распущенная, как твоя малолетняя мать!» Я остолбенела, но попыталась сохранить хладнокровие: «О, как интересно! С этого момента поподробнее, пожалуйста», – попросила я. И мама заявила: «Твоя мать слишком рано тебя родила, в ее шестнадцать ты ей была не нужна, и она оставила тебя в роддоме!»

Сейчас вспоминаю об этом спокойно, безболезненно. А первая реакция была шоковой: как будто мне сообщили о смерти родного человека. Сердце колотилось, щеки пылали, голова плыла… Меня словно ошпарило кипятком, и тут же окатило холодом. Казалось, еще немного – и я потеряю сознание. Чтобы не упасть, я побежала… Вон из дома. Остаток дня провела с друзьями. Катались всю ночь на машине. Доехали до Выборга и обратно. Под утро шок утих, только глубоко внутри остался неприятный холодок. Несколько дней я ходила в прострации, потому что, как и все, когда-то выстроила для себя цепочку: я – дочка мамы, у нее были свои родители – мои бабушка и дедушка… И тут вдруг на третьем десятке пришлось столкнуться с информацией, что я, условно говоря, ниоткуда. Правда, какое-то внутреннее ощущение отстраненности от этой семьи во мне всегда присутствовало. Отдельные моменты, реплики, реакции подчас удивляли меня своими несостыковками. Поэтому, с одной стороны, да, конечно, потрясение было, а с другой стороны, все встало на свои места. Те оговорки, которые с детства вызывали вопросы, стали понятными. Как-то раз Зоя Михайловна, раздосадованная тем, что Галя – бывшая жена и вдова Лени запретила (по непонятным для всех причинам) видеться сыну Сергею с Сургановыми, воскликнула: «Как же так?! Он же у меня единственный внук!»

«Как же он может быть единственным внуком, если еще есть я?» – пронеслось у меня в голове.

Я спросила с недоумением: «Бабуля, а как же я? Разве я не твоя внучка?» Бабушка осеклась. Попыталась сгладить ситуацию, поясняя, что он – мальчик, поэтому единственный внук, как я – девочка, единственная внучка. Фраза прозвучала неубедительно и только глубже загнала меня в размышления. Например: удивляло отсутствие в доме моих фотографий младше трехлетнего возраста…

И вот все прояснилось. Я поняла, почему ко мне так особенно относились в семье, словно оберегали от чего-то. Пришло видение ситуации в целом и принятие ее. Кстати, моя самоидентификация ничуть не пострадала – кто я? Я – дочь Сургановой Лии Давидовны. Я – внучка Сургановой Зои Михайловны. Те люди, которые вкладывали в меня силы, время, эмоции, средства – и есть мои родители.

В любом случае это нечаянное событие привело к тому, что мы с мамой стали ближе. Никогда после ее признания ни у меня, ни у нее ни в слове, ни в жесте, ни во взгляде не промелькнуло хоть что-то «неродное». Я очень ей благодарна за то, что когда-то она сделала меня своей дочерью. И не менее признательна за правду. С того момента, когда воспитательница детдома впервые подвела меня к Лие Давидовне со словами: «Это Светочка, она не очень быстро осваивается, но когда привыкает и признает человека, то это на всю жизнь», – мы с мамой преодолели все мыслимые и немыслимые рубежи и виражи, и обе остались целы. В чем, я считаю, наша общая заслуга.

Я не рвалась найти свои корни, хотя среди друзей поначалу бродили идеи отыскать моих кровных родственников. Не уверена, что это необходимо. Любопытство, конечно, присутствует: взглянуть на лицо, от кого мне достался такой профиль. ☺ Свел бы случай, пожала б руку, сказала бы «спасибо» за то, что произвели меня на свет. Остальное не столь важно. Меня всегда больше интересовал человек, благодаря которому я ношу столь примечательное отчество.

Иначе как Яшечка мама его не называла. Он был младше ее на шесть лет. Красивый, добрый парень. Познакомились под Киевом, когда она работала у Ремесло, а он служил сверхсрочную. Сам был с Украины, мечтал после армии закончить педагогический, из которого его призвали. Влюблены были очень! Он сбегал в самоволки. Встречались, пока смерть брата не вынудила Лиечку срочно уехать. Отслужив, Яша тоже приехал в Ленинград – с предложением руки и сердца. Устроился работать учителем физкультуры, жил у Сургановых. И вдруг однажды, без объяснений и видимых причин сорвался и уехал на родину. Его родственникам было не по нраву, что он живет в чужом городе с женщиной, которая старше его. Мама была сконфужена, сильно переживала. Зоя Михайловна вдогонку отправила ему письмо. Что она там написала, осталось тайной. Только Яков больше не объявился. Как в воду канул. Лишь спустя много лет вдруг приехал. К тому времени у мамы уже была я, и он передал для меня маленького, игрушечного ежика. Эта романтическая история закончилась моим отчеством, и только.