Крестовые походы. Идея и реальность - Светлана Лучицкая Страница 85

Однако, рассматривая крестоносное движение, мы должны сознавать, что существующий сегодня грандиозный миф о крестовых походах был, как мы видели, порожден представлениями разных эпох: всякий раз отношение к этим событиям переосмысливалось, и каждую новую интерпретацию событий следует рассматривать в контексте своего времени. Сегодня чрезвычайно трудно отчленить эти позднейшие наслоения от первоначального ядра — тех реалий, которые стремятся реконструировать ученые. Плоды этих усилий мы видим в трудах историков и достижениях современной историографии. Но всякая историческая реконструкция, как не раз напоминал нам известный российский историк Арон Гуревич, есть на самом деле «определенная конструкция видения мира», относительно которой историки достигли консенсуса на основании изучения исторических источников. Потому наша интерпретация прошлого всегда является на самом деле конструктом настоящего. Каждая трактовка крестовых походов будет всегда окрашена в цвета своей эпохи, и единого мнения об этом историческом феномене быть не может. И как сказал видный британский историк Кристофер Тиерман: «Изобретение крестовых походов началось в 1095 г., и оно не закончилось вплоть до сегодняшнего дня». ^[135]

Но нас, конечно, эта тема интересует прежде всего в контексте русской культуры.

В нашей стране изучение крестовых походов началось уже в середине XIX в., когда появились как переводы трудов западных ученых по этой теме, так и первые самостоятельные исследования русских историков — И. Д. Ертова, Ф. Ф. Сидонского и др. Эти первые шаги в изучении темы получили позитивную оценку в рецензиях В. Г. Белинского. В них выдающийся литературный критик высказал, видимо, характерное для русской интеллигенции того времени суждение об эпохе крестоносного движения. С одной стороны, он с просветительских позиций критиковал крестовые походы, называя их «странным, диким, фантастическим и сумасбродным событием», «вполне достойным невежества и варварства Средних веков», ^[136] с другой — придерживаясь близкого западным мыслителям XVIII в. взгляда на крестоносное движение, полагал, что крестовые походы, нанеся удар по католической Церкви и папству, способствовали торжеству духа свободы над феодальным порядком. По этой причине, как считал великий критик, крестовые походы «несмотря на все непорядки и нестроения, какие в них встречаются, много содействовали к развитию человеческого духа». ^[137]

Было бы, наверное, преувеличением полагать, что подобные суждения разделяло русское общество в целом. Скорее оно смотрело на эти события глазами православного мира, отношение которого к крестоносцам со времен Четвертого крестового похода (1204 г.) и разгрома Константинополя было, как известно, весьма эмоциональным. Позже к этому негативному аффекту примешалась политическая составляющая: ведь история крестовых походов вновь привлекла большое внимание в связи с т. н. восточным вопросом — комплексом международных конфликтов конца XVII — начала XX вв., касающихся контроля над святынями Палестины и сопряженных с борьбой великих держав за раздел слабеющей Османской империи. Именно в то время русский царизм, стремясь укрепить свои позиции на Ближнем Востоке, нередко использовал тему крестовых походов в политических интересах. Неслучайно выдающийся отечественный византинист Ф. И. Успенский, автор одного из первых обобщающих трудов по теме — «Истории крестовых походов», — полагал, что крестоносное движение — это прежде всего «эпизод борьбы между Западом и Востоком, борьбы, которая еще не кончилась и продолжается на наших глазах». ^[138] Русский историк даже считал возможным говорить о «тяжкой ответственности» перед «судом истории» крестоносцев, утративших для европейского влияния Малую Азию, Сирию и Палестину, и о той роли, которую в качестве компенсации за ошибки католиков должна сыграть Россия в решении «восточного вопроса».

Конечно, в последнем примере речь идет скорее об уже упомянутой манипуляции историческим прошлым, чем о научном анализе, но применительно к русской культуре, наверное, позволительно было бы говорить о глубинных философских и религиозных основаниях восприятия крестоносного движения. Ведь в идеологии крестовых походов наиболее яркое и полное воплощение получило учение католической Церкви. Многие характерные черты католицизма, проявившиеся в крестоносной идеологии — такие, как доктрина о Спасении, в основе которой лежит принцип юридических отношений с Богом, институт индульгенции, представление о «сокровищнице заслуг» и пр., интерпретировались русскими религиозными философами как проявление «формализма» и «юридизма» католичества и вызывали скорее реакцию отторжения и критику. Но это обстоятельство не отменяло глубокого интереса к самому историческому феномену и тем образам и идеям, которые оказались с ним связаны.

О том, что интерес к этому сюжету в русском обществе всегда существовал, свидетельствуют многие факты. Достаточно вспомнить о хранящейся ныне в Третьяковской галерее картине М. Врубеля «Принцесса Греза», посвященной возникшей в эпоху крестовых походов легенде о «далекой любви» (amor de lohn) трубадура Жоффруа Рюделя к триполитанской графине. В начале XX в. этот сюжет был хорошо известен благодаря написанной по мотивам драмы Э. Ростана «Далекая принцесса», которая была переведена на русский язык известной поэтессой Т. Щепкиной-Куперник и часто ставилась в московских театрах. Аналог живописного полотна — майоликовое панно «Принцесса Греза», до сих пор украшающее фасад гостиницы «Метрополь», — один из самых ярких символов русского модерна. Первым спектаклем «Русских сезонов» в Париже в 1909 г. стал балет «Павильон Армиды», вдохновленный поэмой Торквато Тассо и образами ее героев — Ринальдо и Армиды.

Если же теперь мы в своих рассуждениях о крестоносном мифе вернемся на почву истории, то должны будем признать: наш интерес к крестовым походам оправдан хотя бы потому, что частью русской истории являются относящиеся к XIII–XV вв. контакты и конфликты с Тевтонским орденом, Ливонским орденским государством, шведскими крестоносцами, когда, расширяя экспансию, силы средневекового Запада проникали на территорию Руси и воевали с Псковом и Новгородом и др.

Существенно еще и вот что: интерес в русской культуре к крестовым походам, в которых выразилась суть западного христианства, резко и отчетливо проявились определенные черты западной цивилизации, объясняется тем, что мы стремимся осмыслить это явление в контексте нашей истории и наших взаимоотношений с Западом. Русская культура изначально по своему типу была европейской. Вместе с христианством она восприняла византийские ценности, в XVI в. состоялась ее встреча с Западом, а с XVIII в. она осмысляла себя как часть европейской цивилизации и всегда стремилась в нее вписаться. Потому русская мысль всегда проявляла интерес к другой половинке христианства, к иной системе миросозерцания, которую она пыталась узнать и понять. В этом контексте российское общество интересовал кардинальный вопрос: какова роль исторического опыта крестовых походов для западноевропейской цивилизации и чем в этом отношении Россия отличается от Запада? Наверное, одно из немногих позитивных последствий этих событий заключается в том, что они мощно раздвинули интеллектуальные горизонты средневекового общества — в ту эпоху грандиозных миграций феодальная Европа впервые вышла за свои пределы, произошло открытие новых культур и конфессий, что существенно изменило систему представлений средневекового мира. Не это ли имел в виду Пушкин, когда в своей статье «О ничтожестве литературы русской» размышлял о том, почему «благодетельное потрясение, произведенное крестовыми походами, не отозвалось в краях оцепеневшего севера…»? И мы сегодня продолжаем рассуждать на эту тему. Ведь на самом деле, погружаясь в историю крестовых походов — одного из самых важных явлений западного Средневековья, — мы познаем себя. Изучая прошлое, мы пытаемся понять самих себя.