Инженеры Сталина. Жизнь между техникой и террором в 1930-е годы - Сюзанна Шаттенберг Страница 84

Инженеры все-таки не оставались совершенно беззащитными перед лицом нападок, упреков и обвинений. Во всяком случае в этом уверяют нас инженеры-коммунисты. По их словам, существовала одна инстанция, на протяжении всех 1930-х гг. простиравшая над ними охраняющую длань: Григорий Константинович Орджоникидзе (1886-1937), нарком тяжелой промышленности (1930-1937), которого инженеры ласково называли его партийной кличкой — Серго. Фигура Серго уже при жизни превратилась в миф, еще более укрепившийся после его трагической смерти 17 февраля 1937 г. По официальной версии, нарком в возрасте 50 лет скончался от сердечного приступа. В действительности он покончил с собой после второго московского показательного процесса в январе 1937 г., на котором ему пришлось бессильно наблюдать, как его заместителя Георгия Леонидовича Пятакова (1890-1937) приговаривают к расстрелу как врага народа вместе с рядом других его близких соратников. До сих пор, впрочем, встречаются утверждения, что Орджоникидзе был убит по приказу Сталина ^[18]. Ранняя смерть наркома не только дала повод для различных домыслов, но и позволила сделать из него мученика, умершего за своих инженеров. Для такого преображения гипотеза о коварном убийстве, разумеется, предпочтительнее, нежели версия самоубийства. Миф об Орджоникидзе — защитнике инженеров, величайшем индустриализаторе и справедливом отце — дожил до сегодняшних дней. При этом фигура наркома оказалась вдвойне востребована: партия и правительство и при жизни, и после смерти славили его как крупнейшего деятеля советской промышленности, поскольку официально Орджоникидзе никогда не попадал в опалу. Советские инженеры не только присоединялись к этим панегирикам, но и создали параллельно собственную традицию почитания своего Серго. Причем, в отличие от официальных источников, они, кажется, порой использовали восхваление Орджоникидзе как средство неявным образом выразить критическое или отчужденное отношение к другим партийным руководителям, прежде всего к Сталину.

В печати наркома тяжелой промышленности особенно хвалили за воспитание инженера нового типа и внедрение нового стиля работы: «Он планомерно, шаг за шагом, сколачивал большевистские кадры хозяйственников и инженеров, ломал рутину и косность многих работников, учил сочетать большевистский размах и американскую деловитость, прививал хозяйственникам ленинский, сталинский стиль работы». Орджоникидзе называли «величайшим инженером социализма», «любимцем рабочего класса» и «вдохновителем движения общественниц», человеком «поразительного ума», чье «слово — закон», который заставил инженеров учиться у стахановцев.

Образ наркома появился также в кино и литературе. У Крымова в «Инженере» Орджоникидзе, не любящий помпы и громких сцен, но точно знающий, где необходимо его вмешательство, заглядывает на завод и вершит там свой суд. А вот каким должен был предстать перед зрителем Орджоникидзе по замыслу режиссера Барнета, сделавшего его одним из персонажей фильма «Ночь в сентябре»: «Сердечный, теплый человек, отец и друг, беззаветно любивший советский народ, непримиримый и непоколебимый большевик, пламенный трибун, всегда призывавший к новым победам, и бесстрашный борец против врагов народа — вот портрет Серго. Мы хотели ясно и достоверно показать… как любовно лелеял он первые ростки нового, подлинно социалистического отношения к труду». Многие крупные инженеры также отдали дань почитанию «своего» наркома: «Тов. Серго показал нам настоящий сталинский стиль работы: требовательность и твердость в деле и вместе с тем чуткость, мягкость и сердечное отношение к человеку и нуждам его и его семьи». С.М. Франкфурт столь же высокого мнения об Орджоникидзе, как и А.П. Серебровский: «Тов. Серго задавал детальные вопросы. На другой день в управлениях наркомата и в различных комиссиях уже намечались практические мероприятия для помощи стройке». Я.С. Гугель присоединяется к общему хору: нарком всегда был в курсе забот Магнитостроя и его работников и всемерно старался помочь. Каждую ночь от него звонили и спрашивали, как продвигаются дела. Особая роль Орджоникидзе подчеркивается не только в мемуарах, опубликованных уже в 1930-х гг., но и в рассказах инженеров, которые записывали свои воспоминания в эпоху «оттепели», например И.П. Бардина и Антония Севериновича Точинского (1888-1969), заместителя наркома, арестованного в 1937 г. Они не только изображают Орджоникидзе помощником и другом инженеров, но и неявно противопоставляют его Сталину и другим партийным руководителям. В отличие от последних, Серго не чинил произвола, не наносил людям удара в спину, имел идеалы и не гнушался извиниться, если ошибался. Точинский, выступая с речью в 75-ю годовщину со дня рождения Орджоникидзе, охарактеризовал наркома как надежного и достойного доверия начальника: он мог простить любую ошибку, только не ложь, и был не из тех наркомов, которые уверяют директоров, что все в порядке, а едва за теми закрывается дверь кабинета, отдают распоряжение их уволить. Бардин поведал о том, как Серго сохранял спокойствие, когда над инженерами сгущались тучи, потому что возведенные ими заводы работали с перебоями: «Вспоминается зима 1933 г. И Магнитка и Кузнецк работали отвратительно. У маловеров создавалось впечатление, что каждую зиму мы неизбежно будем стоять и только летом будем работать. Раздавался шепот, что вот, мол, понастроили заводы, а работать они могут только незначительный отрезок времени, техника, мол, американская, а климат русский, сибирский. Об этих разговорах знал и Серго… Несмотря на совершенно неутешительные сведения, которые он получал, Серго говорил, не повышая голоса, не выходя из себя. Чувствовалось, что ему это очень тяжело и неприятно, но тем не менее, зная, что люди работают, он сдержанно ободрял нас». Инженеры видели в наркоме «душу и опору» строительства. Точинский говорит, что Орджоникидзе никогда не жалел времени, чтобы выслушать своих инженеров и вникнуть в их проблемы Слова Точинского подтверждают рассказ Серебровского: инженеры настолько привыкли идти со всеми своими бедами к Серго, вспоминает тот, и получать от него не только утешение, но и материалы, кадры и прочее, в чем испытывали нужду, что секретарь наркома Семушкин был вынужден многих просто не пускать к нему, чтобы нарком мог уделить внимание и другим делам. Однако хозяйственники и специалисты не давали так просто от себя отделаться и ловили наркома в коридоре. Посещая завод, Орджоникидзе не ограничивался маршрутом, по которому водило его заводское начальство, а инстинктивно находил дорогу туда, где имелись какие-то проблемы. Точинский сопровождал наркома во многих случаях, когда тот самостоятельно бродил по заводской территории, обнаруживал неладное и затем устраивал нагоняй виновным директорам и инженерам. Бывало, в И часов вечера нарком спрашивал: «Товарищ Точинский, вы еще не устали?» — и, услышав отрицательный ответ, решал: «Едем на завод!» Он безошибочно направлялся туда, где царил беспорядок, чтобы на основании фактов составить представление о положении производства, людей и культуры на предприятии. Орджоникидзе всегда расспрашивал рабочих, довольны ли они снабжением, заходил к ним домой, проверял столовые и подсобные хозяйства. При этом он помогал как простому рабочему, так и старому инженеру. Видя халатность и равнодушие, он чувствовал такой гнев и разочарование, что мог и снять с должности, и уволить. Гугеля и его команду назвал «обманщиками», когда те не сумели в срок достроить комбинат в Магнитогорске. По-видимому, инженеры признавали за ним прав0 на подобные обвинения, поскольку верили в искренность его разочарования и его преданность делу индустриализации. По словам Точинского, он увольнял только людей, не выказывавших такого же энтузиазма в отношении индустриализации, как у него. Он терпеть не мог дезертиров и тех, кто уходил от прямого ответа, соглашается Бардин.