Джойс - Алан Кубатиев Страница 84

For somebody hit hatred and hope and desire and under my feet… ^[101]

Цюрих среди прочего оказался для Джойсов новым упражнением в квартирных переездах, сравнимых с первыми триестинскими годами.

В июне 1915 года сразу после приезда Джеймс с Норой ненадолго останавливаются в гостинице «Хоффнунг». Растроганно оглядывают знакомый холл и ресепшен красного дерева. Тут они, молодые и отчаянные, также ненадолго в 1904-м остановились после побега из Дублина…

Пару недель они жили в двухкомнатной квартирке почти без мебели, на Райнхардтштрассе, 7. Они надеялись вернуться в Триест, в квартиру с обстановкой, и новой обзаводиться не собирались, а местные квартирохозяева не утруждали себя заботой об интерьере. В октябре была квартира на третьем этаже на Крейцштрассе, 10. В марте 1916-го они переехали снова на Зеефельдштрассе, 54, где у них были кухня, гостиная и две спальни, одна совсем крохотная, — 40 швейцарских франков ежемесячно. Квартира им не нравилась, но лучшая была не по карману.

Теперь Джойс жил так беспорядочно, как ему хотелось. Допоздна сидел в кафе и ресторанах, вставал чуть ли не в полдень. Изредка давал уроки и все остальное время работал над «Улиссом». Попытки пристроить «Изгнанников» и вечерние компании скоро сделали его заметной фигурой цюрихского мирка. В ресторане «У Красного креста», неподалеку от Зеефельдштрассе, раз в неделю собиралась компания, с невеселой иронией звавшая себя «Club des Étrangers» — «Клуб иностранцев». Джойс был близок с ними, особенно с греком Полем Фокасом. Среди них был и поляк Чернович, владелец табачной лавочки, виноторговец Пауль Видеркер и немец Маркиз, певший в хоре. Через клуб Джойс даже находил учеников — с некоторыми из них, как водится, завязывалась дружба. Пауло Руджеро служил в банке и был славным, скромным человеком; таким же он считал и Джойса. Говорили по-итальянски и немного по-гречески, которого Джойс нахватался в Триесте, а Руджеро жил несколько лет в Греции. Джойса огорчало незнание древнегреческого, да и с остальными языками он сражался как лев, и этимологические размышления были их любимыми темами. Ему уже была известна новая тогда гипотеза Виктора Берара о семитских корнях Одиссея, и о том, что все топонимы поэмы прослеживаются в древнееврейском, который родствен «койне». Клуб полюбил Джойса и сочувственно следил за его жизнью. Они знали о его неприятностях с издателями и подбадривали его на всех языках, они ругали театры, упускающие замечательную пьесу. Но большей частью он был весел, «джойсовиден» и считался отличным собутыльником. Громко хохотал и весело пел: «Уезжаю в Нью-Йорк-сити, но к тебе вернусь, вернусь!» Если не было дам, он затягивал крайне неприличную французскую песенку о старом кюре, который любил ботанику и кюль-кюль-кюльтивировал нежные цветочки ^[102].

Руджеро помог Джойсам сменить скверное жилье на Зеефельдштрассе и поселил их в прежней квартире своего отца на той же улице, но она была на третьем этаже большого дома и куда просторнее. Зато и дороже — 120 франков в месяц. В двух больших комнатах окнами на улицу можно было разместиться поудобнее, однако имелись и минусы. Две комнаты были частью пятикомнатной квартиры, где жил другой съемщик, а вход был только один. Но жилец этот был Филипп Жарнак, секретарь и капельмейстер Ферручо Бузони, знаменитого тогда композитора, пианиста и дирижера. По утрам в тишине он обычно сочинял музыку, и вдруг за стеной начал раздаваться громкий тенор, временами фальшививший и не умолкавший очень долго. Жарнак оценил достоинства голоса, но нашел его совершенно необработанным, а сопровождение на расстроенном пианино было просто мучительным. Протерпев сколько мог, Жарнак в отчаянии наведался к соседу. Джентльмен, однако, внял и пригласил войти. После разговора юный композитор написал Джойсу письмо, которое выражало восхищение умом и эрудицией соседа, а также приносило извинения за обстоятельства, предшествовавшие беседе. Он надеялся на будущую дружбу, что и состоялось. На следующий год они разъехались, отчего дружба лишь окрепла. Вкусы их были полностью противоположны: Доницетти и Беллини, обожаемые Джойсом, для Жарнака были безнадежно старомодны. Но скептицизм и знания Джойса поражали его и казались загадочными.

Бузони, с которым Филипп попытался свести Джойса, ему не понравился — впрочем, взаимно. Он воспользовался своим любимым трюком: когда хотел создать у собеседника невыгодное о себе впечатление, то начинал доказывать, как плох Шекспир-драматург и как дивен Шекспир-поэт. Бузони ответил презрительной репликой: «Вы отказываете ему в большем и одариваете меньшим…»

Климат Цюриха, сырой и туманный, Норе и Джойсу не нравился, но город их привлекал. Там было полно иностранцев: спекулянты, шпионы, политические изгнанники и разноязыкая богема. В Цюрихе родился сюрреализм — Тристан Тцара, Ганс Арп и компания были завсегдатаями «Кафе Вольтер». Джойс часто захаживал в кафе «Одеон», где бывали русские, и наверняка видел коренастого рыжего человека, жестоко спорившего со спутниками. 9 апреля от цюрихского вокзала отошел поезд с тридцатью двумя русскими политэмигрантами, которых ждал на немецкой пограничной станции Готтмадинген поезд с запломбированным вагоном, доставивший в Россию Ленина со товарищи в сопровождении швейцарского социалиста Фрица Платтена и двух офицеров германского Генштаба. Тогда на это никто не обратил внимания, и Джойс тоже.