Великая испанская революция - Александр Шубин Страница 8

Когда региональный парламент Каталонии принял радикальный аграрный закон, Мадридское правительство заблокировало его осуществление. Это лишь усилило каталонский автономизм.

2 августа 1931 г. по инициативе национальной партии «Эскерра републикана де Каталунья» (Каталонская республиканская левая) ^[40] и ее харизматичного лидера Франсиска Масиа на референдуме был утвержден статут Каталонии. Его параграф 1 гласил: «Каталония есть автономное государство внутри Испанской республики» ^[41]. Однако общеиспанские политики не собирались терпеть государство в государстве.

Под давлением Мадрида в сентябре 1932 г. Учредительные кортесы Каталонии приняли статут в более умеренной редакции. Каталония стала автономной областью, отказавшись от упоминания в статуте самостоятельной школы, суда, территориальной армии и социального законодательства ^[42]. Но сам факт федерализации вызвал недовольство в остальной Испании. Уж не начался ли процесс распада страны? В результате баски не получили автономии, а у каталонцев ее фактически отобрали в 1933 г.

Важной задачей республики премьер-министр Асанья считал «упразднение католического мышления» ^[43], и он мог бы еще долго воевать с мельницами на этом направлении, если бы под республиканской конструкцией не разверзлась социальная пропасть. Мышление меняется десятилетиями, а социальные кризисы решают судьбы страны за несколько лет.

Лидеры либералов на протяжении всей Испанской трагедии умудрились не замечать, насколько глубоко изменилась социальная почва страны, продолжали видеть главное противоречие современности в конфликте между католиками-монархистами и «рационально мыслящими» либералами, не учитывая роста сил, растущих за пределами имущественной элиты. Даже по окончании Гражданской войны М. Асанья видел ее причины во «внутренних разногласиях среднего класса и вообще испанской буржуазии, глубоко разделенной по религиозным и социальным основаниям» ^[44]. Что же, рабочий класс и крестьянство еще не раз удивят будущего президента-либерала, но он так и не поймет, с какой стороны искать пружины событий, сотрясавших республику.

Либеральное сознание фиксировалось на историческом противоречии «либеральное меньшинство — консервативный народ» ^[45]. Соответственно, «неправильное поведение» народа воспринималось как бунт против модернизации. Такой взгляд еще имел какие-то основания до революции 1868–1874 гг. С выходом на испанскую арену социализма выяснилось, что социальные низы готовы поддержать перемены. Но их модернизация — это не либеральная модернизация. Раскол в среде элиты стал второстепенным фактором по сравнению с глубоким расколом общества в целом по поводу будущего Испании.

Социальный раскол никогда не проходит строго между классами. В Испании (как и в любой другой стране, оказавшейся в подобной ситуации), были и рабочие-монархисты, и богачи, увлеченные коммунизмом. Но мотором перемен после их начала быстро стал социальный кризис, а не стремление либеральной элиты освободиться от монархических и клерикальных пут. И Церковь вскоре оказалась под ударом низов не из-за стремления народа к атеизму, а из-за того, что накрепко связала себя с несправедливыми порядками. Она активно вмешивалась в политику и после падения монархии. И. Эренбург писал тогда: «Католические газеты расписывали „чудеса“: богоматерь появлялась почти также часто, как гвардейцы, и неизменно осуждала республику» ^[46]. Церкви не за что было любить Республику, а Республике — Церковь: в январе 1932 г. был запрещен Орден иезуитов, а в марте 1933 г. — принят закон о конфискации церковных земель и другого хозяйственного имущества. Правда, в это время его не успели ввести в действие.

Л. Пио Моа возмущается: «Республиканцы не проявили и капли щедрости в отношении тех, кто предоставил им власть. Они поставили монарха вне закона, конфисковали его имущество… Гораздо хуже было масштабное сожжение религиозных и культурных зданий, до которого консерваторы проявляли меньшую враждебность по отношению к режиму» ^[47]. Но церкви-то поджигали не комиссары либерального режима, а возненавидевшие старый режим массы. Они видели в церквях штабы реакции (причем не без оснований), и решали проблему не тонкими рассуждениями, а доступными грубыми методами. Либеральный режим сдерживал поджоги, и до начала Гражданской войны это явление не стало массовым. Так что если кто-то и проявил черную неблагодарность, то это консерваторы по отношению к либеральному правительству, которое как могло сдерживало нарастающий социальный протест против старых институтов, включая даже помещичье землевладение.

«Специалистами» по врачеванию социальных язв считались социалисты. В июне 1931 г. Ларго Кабальеро добился прекращения стачки астурийских шахтеров, им была повышена зарплата. С согласия чрезвычайного съезда ИСРП в июле 1931 г. Ларго Кабальеро стал министром труда. По его инициативе были введены минимум оплаты труда, ниже которого зарплата не должна была опускаться, арбитражные суды, 8-часовой рабочий день, обязательная оплата сверхурочной работы, страхование от несчастных случаев и пособие по беременности. Это вызвало недовольство собственников, которые жаловались на государственное вмешательство в их отношения с работниками.

В период пребывания у власти ИСРП руководство ВСТ, ссылаясь на предусмотренную новым законом систему переговоров между работниками и предпринимателями, отрицательно относилось к стачкам, которые то и дело перерастали в насилие: «Забастовка в настоящий момент не разрешит ни одну из проблем, которые могут нас интересовать, а лишь все запутает» ^[48], — говорилось в манифесте исполкома ВСТ в январе 1932 г.

Войдя в правительство — впервые за свою историю — испанские социалисты пребывали в эйфории. Идеолог левого крыла ИСРП Л. Аракистайн писал: «Испания идет к государственному социализму, опираясь на профсоюзы социалистической тенденции, используя демократическую форму правительства, без насилия, которое компрометирует внутри страны и вне ее наше дело» ^[49].