Дюма - Максим Чертанов Страница 8

Руссо свою треть не сделал, но работу соавторов отредактировал; театр «Жимназ» отклонил пьесу, театр «Амбигю комик» (второсортный) — взял. Гонорар — 12 франков с каждого представления и несколько бесплатных билетов; авторы попросили денег за месяц вперед, Александр получил 50 франков и был счастлив. Премьера состоялась 22 сентября, на афише среди имен — Дави де ла Пайетри, так назваться советовал Лассань: звучит красиво, и на работе никто ничего не узнает (к клерку, сочиняющему пьесы, начальство и теперь отнеслось бы настороженно). Ни провала, ни успеха: пустячок. Драматург Гюстав Вульпиан хотел делать пьесу по мотивам «Тысячи и одной ночи», предложил Лассаню соавторство, тот привлек Александра, написали историю о том, как человек приехал на некий остров, женился по расчету на дочке губернатора и тут узнал, что по островному обычаю, если жена умрет, муж обязан сойти с ней в могилу; получилось смешно, гораздо лучше «Охоты и любви», но пьесу «Новый Синдбад, или Свадьба и похороны» никто не взял — возможно, потому, что она была оригинальнее, чем положено быть дурацкой комедии.

28 ноября умер благодетель Александра генерал де Фуа, либерал, на похоронах произносились вольные речи, подписка в пользу его детей за несколько недель дала миллион, официозные газеты писали о покойном гадости, был задет и друживший с ним Орлеанский. В ответ молодые поэты изливали потоки элегий на смерть Фуа, Александр тоже написал: «И всякий день, рыдая над могилой героя благородного, мы в ужасе твердим: еще камнем меньше в фундаменте Храма Свободы…» Издал на свои деньги, и не зря: молодой, но уже популярный критик Этьен Араго в только что основанной газете «Фигаро» хвалил и рекомендовал для посвященного Фуа сборника. Это был успех, и Александр налег на политическую поэзию: стихотворение «Раненый орел» о Наполеоне, «Канарис» — о герое освободительного движения Греции. Но их никуда не взяли. Политической была и его первая прозаическая вещь — новелла «Бланш де Болье, или Вандейка».

Эпоха террора, генералы Оливье и Эрвильи отправлены подавить крестьянский бунт: «Если бы вечером 15 декабря 1793 года кто-то направился в деревню Сен-Крепи и остановился на гребне холма, у подножия которого течет речка Муэн, он увидел бы в долине, по другую сторону холма, интересное зрелище. Прежде всего, отыскивая взглядом деревню, он бы заметил на горизонте, уже затененном сумерками, три или четыре столба дыма, выходящих из разных оснований, соединяющихся вверху и увлекаемых влажным западным ветром на восток, где они теряются за тучами. Он увидел бы, что дым медленно краснеет, затем растворяется, а с остроконечных крыш с унылым ревом взвиваются языки пламени, крутясь и изгибаясь, как мачты корабля; он увидел бы, как окна лопаются от жара; всякий раз, когда обрушивалась очередная крыша, он видел бы более яркое пламя, сопровождаемое полчищами искр, и кроваво-красный свет пожара и слышал крики пробегающих по деревне солдат. Он услышал бы эти крики и смех и с тревогой сказал бы себе: „Господи помилуй, вояки подпалили деревню!“ И в самом деле, отряд из 12 или 15 человек нашел покинутую деревушку Сен-Крепи и поджег ее. Это была не жестокость, но способ вести войну, военная кампания, как любая другая; опыт показывал, что это было единственное разумное поведение на войне».

Маленький крестьянин бросается к генералу Оливье, моля о пощаде, и оказывается девушкой Бланш. Оливье влюбился; чтобы узнать о судьбе отца девушки, командующего мятежниками, он обращается к революционному чиновнику комиссару Дельмару, славящемуся жестокостью; тот отвечает, что повстанцы пойманы и расстреляны. «Дитя мое, — проговорил Дельмар, выпуская ее руку, — не думаете же вы, что порядок в стране можно восстановить без небольшого кровопролития, что можно нарубить дров, не трогая деревьев? Разве может революция сделать людей равными без того, чтобы не подрубить высовывающиеся головы? — Он сделал паузу, потом продолжил: — В конце концов, что такое смерть? Лишь сон без сновидений и пробуждения. Что такое кровь? Красное вино — почти как в этой бутылке… Выпейте. Ну что ж вы? Язык проглотили?»

Оливье увез Бланш к своим родным в Нант; выяснилось, что ее отец жив, все хорошо, но однажды явился Дельмар и увидел дочь «врага народа». Ее не тронули, но Оливье внезапно отозвали на фронт. Прощание: он уверен, что его чувство безответно. «„Он уходит, — сказала она себе, — возможно, чтобы воевать против моего отца“. — Пощадите папу, если он попадется; помните, что его смерть меня убьет… Чего еще я прошу? — прибавила она, опустив глаза. — Сказать по правде, я думаю об отце лишь после того, как подумаю о вас…» Слепой от любви, Оливье продолжает считать, что противен ей, уезжает, но узнает, что она арестована, и, примчавшись в Нант, добивается свидания в тюрьме. Эпизод обнаруживает у начинающего автора отличное чувство сцены. «Все еще ослепленный внезапным переходом от света к темноте, Оливье протянул руки, как человек, идущий во сне, пытаясь произнести имя Бланш, которое его губы не могли выговорить, не в силах ничего разглядеть в окружившем его мраке. Он услышал полузадушенный вскрик. Девушка кинулась к нему в руки и прижалась; она узнала его сразу, потому что ее глаза уже привыкли к темноте. Она бросилась в его объятия, потому что страх заставил ее забыть свой возраст и пол; она думала только о жизни и смерти. Она цеплялась за него, как потерпевший кораблекрушение моряк цепляется за скалу, с невнятными рыданиями, и ее тело в его руках конвульсивно дергалось.

— Ой! О-о! Вы не бросили меня! — смогла она выговорить в конце концов. — Вы пришли — вы приехали — вы не бросите меня, вы заберете меня, вы не бросите меня здесь!

— Я бы ценой своей жизни увез вас немедленно, но…

— Ой, пожалуйста, пожалуйста, гляньте же вокруг, эти стены мокрые, с них течет, солома грязная! Вы же генерал, вы все можете…»

Но единственное, что он может — жениться на ней и просить помилования жене революционного генерала; священник в тюрьме их венчает, Оливье мчится в Париж к Робеспьеру (диктатору), и тот дарует милость. Оливье спешит в Нант. Но поздно. «В эту самую минуту палач, держа в руке голову девочки с длинными светлыми волосами, показывал зрителям омерзительный спектакль; испуганная толпа отворачивалась, потому что казалось, будто голова истекает реками крови! Вдруг в толпе притихших людей раздался бешеный вопль, в котором, казалось, сконцентрировались все человеческие силы. Оливье увидел в сжатых зубах головы розу, которую он подарил молодой вандейке».

Какая необузданная фантазия! Но рассказ основан на фактах. Революционный генерал Марсо пытался спасти вандейскую аристократку Анжелику де Мелье, но она была гильотинирована в 1794 году, а в Нанте в то же время свирепствовал садист — комиссар Каррье. Александр прочел то и другое в книге историка Матье де Вильнава и соединил. Читатель, желающий изучать творчество Дюма, обязан прочесть этот рассказ: он великолепен в своей беспощадной сухости, которая делает финал не мелодраматическим, а трагическим, и показывает, что литературная судьба Александра Дюма могла быть иной, чем стала: менее громкой, быть может, но более чтимой критиками. Но по большому счету он никогда и не сворачивал с обозначенной «Бланш» дороги. Образы истории навек его заворожили, и то были исключительно страшные и мрачные образы: сверкающий нож гильотины, палач, тюремная камера, отрубленная голова, сочащаяся кровью.