Страх, или Жизнь в Стране Советов - Виктор Петров Страница 8

Прошел год…

Леня Филиппов при нашей с ним встрече сообщил мне, что всех членов кружка посадили, а руководителя расстреляли. Здесь надо дать читателю очень важную в этой истории информацию: отец Лени был майором КГБ, что он от меня никогда не скрывал.

— Почему же тебя не посадили?

— А меня взял на поруки мой отец.

Далее мой приятель рассказал мне, что на одном из допросов, на которые его, конечно, вызывали, следователь вынул из папки наше с ним письмо в «Польшу» и сказал:

— Вот вы тут пишете, что абстрактное искусство — это хорошо. Но ведь вам же сказали (!!!), что абстрактное искусство — это плохо. Чего же вы пишете!

Вот так. Что нам сказали, то и есть истина. Оказывается, даже письма в социалистическую страну, даже в официальный орган, все читаются. И не только читаются, но и фильтруются, а нежелательные изымаются. Так формировалась ложная картина общественного мнения.

Напоследок Леня посоветовал мне, когда меня вызовут на допрос в КГБ, ничего не скрывать и рассказать обо всех и обо всем, что знаю, потому что они и без меня уже все знают. Это было мне первое предупреждение о том, что они мной интересуются и уже кое-что обо мне знают. Впрочем, меня не вызывали — слишком мелкая была против меня улика.

И еще одно добавление. Обложка журнала «Польша» № 12 за 1956 год была оформлена в виде весьма условно изображенных белых сосулек и солнца на розовом и желтом фоне. Больше ничего

Журнал «Польша»

на обложке не было — ну еще были снежинки. Мне обложка понравилась своей декоративностью, и я предложил использовать этот схематичный рисунок в качестве фона в новогодней студенческой стенгазете геологического факультета, где я был как бы художественным редактором-оформителем. Идея понравилась, и мы взяли вместо обычного белого листа ватмана такой расцвеченный розовым цветом, с белыми сосульками, на который наклеили заметки. Во всем остальном это была обычная, стандартная стенгазета. На большее мы не осмелились. Когда газета была готова, мы ее повесили, как обычно, на факультетской доске объявлений, но она не провисела и одного дня. Через несколько часов некто невидимый, скорее всего «искусствовед в штатском», надзиравший за нашим факультетом, нашу газету снял и уничтожил. Больше ее никто не видел. Самое интересное, что никому из нас никто ничего не объяснил, не сказал и не сделал замечаний. Не мог же «искусствовед» раскрыть свое инкогнито. Ну а я из редколлегии вышел, раз мои идеи не проходят. А все же интересно, что ИХ напугало. Может быть, намек на некую оттепель, раз там были сосульки? Какая еще оттепель? На оттепель не надейтесь. Или может быть намек на симпатию к журналу «Польша»? Не знаю.

P. S. Я скопировал из журнала маслом картину Мариана Богуша «Дрезденский натюрморт» и повесил ее у себя в комнате. Это был мой протест и моя демонстрация!

Саблинское дело

После окончания первого курса студенты-геологи проходят учебную практику в Саблино под Ленинградом. Мы жили там же, рядом с объектом наших геологических исследований. Питались в работавшей для нас студенческой столовой. Я в пище не привередлив, и меня питание вполне устраивало, а вот некоторым нашим студентам пища очень не понравилась. В борьбу за улучшение ее качества включились наши комсомольцы-активисты. Им ничего лучшего не пришло в голову, как объявить столовой бойкот и не ходить туда.

Среди студентов была проведена большая пропагандистская и агитационная работа. Поговорили с каждым в отдельности, некоторых, таких, как я, пришлось долго уговаривать. Я старался не идти вразрез с коллективом и не выделяться. Поэтому согласился. Когда все были таким образом обработаны, в назначенный день все дружно не пошли в столовую.

Какой тут поднялся шум! К вечеру к нам в лагерь понаехала куча всевозможного начальства университетского уровня, комсомольского, партийного и из деканата и много других незнакомых дяденек. Потом мне сказали, что КГБ взяло это событие под свой контроль и дало ему название «саблинское дело» (видно, больше им нечем заниматься).

Было объявлено комсомольское собрание, которое вел секретарь РК комсомола. Выяснять зачинщиков и организаторов было не нужно — они были на виду и многократно в течение собрания каялись.

Главный упрек к нам был в том, что мы избрали не советский, не социалистический метод борьбы. Надо было писать жалобы по инстанциям, сперва — в низшую, потом — в более высокую, потом — в самую высокую вплоть до (!) парткома факультета. А там, глядишь, и срок практики пройдет. Вопрос о качестве пищи на собрании вообще не поднимался. Обсуждалось лишь наше недостойное, несознательное поведение.

Саблинское дело — обличительная речь. 1957 г.

Саблинское дело — речь в свою защиту

По результатам собрания были исключены из комсомола два активиста. Как ни странно, их не исключили из Университета. Скорее всего, им помогло в этом КГБ в обмен на согласие сотрудничать. Вскоре их и вовсе втихую восстановили в комсомоле — уж очень они были убежденные и активные строители коммунизма, просто здесь по молодости немножко не рассчитали.

Как аукнулось и как откликнулось

Однажды в конце первого курса я шел по университетскому коридору и мне навстречу попался секретарь нашей комсомольской организации Лева Эйдельман. Он меня остановил, и у нас состоялся такой разговор:

— Витя, я хочу с тобой посоветоваться. Нам надо активизировать нашу комсомольскую работу, а то комсомольской организации на факультете совсем не чувствуется. Что ты можешь посоветовать?

— Ну, Ленинград — это культурный центр, а у нас на факультете много иногородних. Можно устраивать культпоходы в музеи, театры, экскурсии по городу и другим интересным местам.

— Ты подумай, что ты говоришь!? Разве комсомол — это культурно-просветительная организация? Комсомол — это идейнополитическая организация. Наша задача — быть помощниками партии. Мы должны привлекать молодежь к строительству светлого коммунистического будущего (и это говорилось без тени улыбки, на полном серьезе). А твои взгляды аполитичны, и ты меня очень удивил. У нас сейчас совсем не видно разницы, кто — комсомолец, а кто — нет.

Разговор был вроде как дружеский, неофициальный и без свидетелей. И тут я ляпнул:

— Да что ты, Лева, волнуешься? Ведь членство в комсомоле — это формальность.

Что тут было!!! Лева взорвался, он не находил слов от возмущения. Я попрал его самое святое и сокровенное.