Загадки Петербурга I. Умышленный город - Елена Игнатова Страница 8

«Жесткий дух порядка». Обязанности горожан. Немецкое платье и налог на бороды. День Петра I. Царская забота о просвещении подданных. Праздники и торжества. «Всепитейный собор». Ассамблеи. Фискалы и обер-инквизиторы. Судьба царевича Алексея. Смерть Петра Великого

Жизнь Санкт-Петербурга в первой четверти XVIII века, как обыкновенно случается в начале жизни городов, была полна трудностей, напряженной работы, но уже пробивались мало заметные ростки нового, которые дадут всходы позже. После первых, бедственных для переселенцев лет, тысяч смертей и жертв бытие постепенно входило в русло, складывался стиль жизни новой столицы. Этот стиль диктовался прежде всего волей Петра: царь вникал во все мелочи, его указы следовали один за другим. По поводу этой законодательной лихорадки даже советская историческая наука, с ее идеализацией личности «революционера на троне», признавала: «Деспотические приемы управления Петра находили выражение в подробнейшей регламентации жизни подданных царя. Из Петербурга шел поток указов, предписывающих жителям России, как они должны одеваться, строить жилища, жать, выделывать кожи, развлекаться, как они должны отнестись к предстоящему солнечному затмению… Русское законодательство не знало такого мелочного регламентирования, как при Петре».

Указы Петра были обращены ко всей России, но в первую очередь они неукоснительно соблюдались в Петербурге. Здесь жизнь устраивалась наново, ее можно было организовывать, не ломая старого, укоренившегося уклада. Жители столицы были регламентированы во всем: к примеру, под страхом ссылки и каторги запрещалось подбивать сапоги гвоздями и скобами, «ибо таковые портят полы, а купцам торговать такими сапогами» (указ 1715 года) — и многое в том же роде. Пушкин заметил, что обыкновенно петровские указы бывали рациональны, но наказание за их невыполнение смертью, каторгой, ссылкой делало их тираническими. Царь многому в русской жизни объявил беспощадную войну, и народ отвечал ему ненавистью. Мастерской, «опытным участком» для деятельности Петра Великого стал Петербург — образцовый город, создаваемый в противовес Москве и старой России.

«В Петербурге есть именно тот римский жесткий дух порядка, дух формально совершенной жизни, несносной для общественного разгильдяйства, но бесспорно не лишенный прелести», — писал А. Н. Бенуа в статье «Живописный Петербург». Прелесть «жесткого духа» для человека XX века, через двести лет после основания города, была очевиднее, чем для людей начала XVIII века, для русских, привычных к жизни, в которой наряду с деспотизмом присутствовал дающий известную свободу элемент «общественного разгильдяйства».

Трагическая борьба Петра со старой Россией, Петербурга с Москвой оплачена страданиями миллионов русских людей, в том числе и близких царя. Мы уже приводили слова, которые льстили Петру Великому: «Бог идеже хощет, побеждается естества чин». Местом противоборства воли Петра и «чина естества», законов природы, стала новая столица.

«Петербургская осенняя ночь с ее туманами или ветрами напоминает, что под городом древний хаос шевелится», — писал Н. П. Анциферов о таящейся до времени природной стихии, грозящей городу. Ее сила дала о себе знать уже в начале его существования: первое большое наводнение случилось в августе 1703 года. В 1706 году царь сообщал в письме Меншикову, что в Петербурге опять наводнение, в царских покоях вода стояла в 21 дюйм (52 см. — Е. И.) высотой, продолжалось это часа три, по улицам ездили на лодках, и «зело утешно было видеть», как не только мужики, но и бабы сидели на деревьях и крышах. Сообщается об этом мельком и в юмористическом тоне. Письмо помечено по обыкновению: «Из парадиза». Это наводнение уничтожило многие постройки, не говоря уже о землянках, в которых жили рабочие. Низкие болотистые берега Невы ежегодно заливало водой; иногда во время сильных наводнений вода не спадала в течение нескольких часов.

В таких случаях, как, например, в 1715 году, «весь город понят (покрыт. — Е. И.) был водой». При жизни Петра подобных стихийных бедствий было несколько: в 1703, 1706, 1715, 1720, 1724 годах. И в отличие от царского, их описания у других очевидцев, например у Ф. В. Берхгольца, далеко не юмористические: «Из дома… можно было видеть все, что происходило на реке. Невозможно описать, какое страшное зрелище представляло множество оторванных судов, частью пустых, частью наполненных людьми; они неслись по воде, гонимые бурей, навстречу почти неминуемой гибели. Со всех сторон плыло такое огромное количество дров, что можно было в один день наловить их на целую зиму… На дворе вода доходила лошадям по брюхо; на улицах же почти везде можно было ездить на лодках. Ветер был так силен, что срывал черепицы с крыш». Наводнения стали постоянным бедствием Петербурга, и нам не раз придется упоминать о них.

Другой сферой борьбы царя с «чином естества» стало нежелание его подданных селиться в определенных для них частях города. Несколько раз повторялись указы о ломке крыш, о разрушении домов тех, кто поселился в не положенном по сословному чину месте или построил дом не по типовому проекту. Однако подданные порой проявляли возмутительную самостоятельность, и жесткий сословный принцип расселения не был соблюден в той мере, в какой требовал Петр. Здравый смысл, инстинкт, заставляющий выбирать оптимальные условия жизни, сопротивлялись воле царя со стойкостью закона природы.

Вообще некоторые периоды истории России поражают, на первый взгляд, отсутствием волевого (за исключением крестьянских восстаний) народного сопротивления тирании. Но еще поразительнее другое свойство: способность народа выжить, выстоять в самые тяжелые времена, каких было немало в истории Отечества, — и не просто физически выжить, а сохранить человечность, доброту, возможность духовного возрождения.

Петербургу суждено было жить, и в нем исподволь складывался собственный бытовой уклад, появлялись новые общины. Среди первых горожан оказались переселенцы из северных областей России, которым отводилось по царскому указу место в окрестностях бывшей шведской крепости Ниеншанц. Среди них преобладали плотники, приписанные к Адмиралтейству. Они и составили население Большой и Малой Охты.

По специальному петровскому указу охтинцы считались вольными поселенцами и наделялись землей. На своей городской окраине они быстро обзавелись хозяйством, стали заниматься огородничеством и, пережив первые трудные десятилетия, образовали крепкую, сплоченную общину. Это были сильные, красивые, рослые люди, мастера на все руки.

К концу XVIII века среди охтинцев насчитывалось немало людей зажиточных: отсюда в центр города поставляли молочные продукты. В романе Пушкина «Евгений Онегин», в картине утренней жизни столицы появляется характерная фигура жительницы Охты, разносящей молоко: «С кувшином охтинка спешит».

Эта община жила замкнуто и подчинялась строго установленным правилам. Поэтому охтинцы следили за тем, чтобы девушки из слободы не выходили замуж на сторону. А красивые, стройные охтинки привлекали внимание. И горе было купцу или мещанину, который всерьез начинал ухаживание, появляясь на улочках Охты. Местная молодежь колотила незадачливого воздыхателя, чтобы он поискал себе подругу в других местах.