Дуэль. Всемирная история - Ричард Хоптон Страница 8

Корни дуэли как явления лежат в вопросах чести. Когда один человек вызывал на дуэль другого, целью служило стремление смыть оскорбление — действительное или мнимое, — затрагивающее его репутацию, а иными словами, честь. Казанова, который знал толк в важности репутации, объяснил вопрос поддержания ее в своих «Воспоминаниях»: «Человеку чести должно находиться в постоянной готовности защититься от оскорбления мечом, а также дать удовлетворение за оскорбление в адрес другого человека» {30}. Ирландский противник дуэлей, тоже касавшийся темы, но в 30-е гг. девятнадцатого века, излагал мысль по-иному: «Никто не любит драться просто ради драки [sic], дерутся тогда, когда не видят благовидного способа отклонить вызов, не уронив чести» {31}.

В то время как подобный взгляд на концепцию чести может быть негативен, с ним, тем не менее, наверняка согласились бы многие. Существует и существовало много способов для защиты чести, но одна из главных причин того, почему люди выходили биться на дуэли — как лицо, отправившее или принявшее вызов, — состояла в стремлении избежать презрения со стороны равных себе. Ни один благородный господин не мог позволить себе пренебречь шагами, направленными на то, чтобы смыть пятно позора со своего доброго имени. Требование это доминировало — самое отъявленное оскорбление было пустяком по сравнению с нежеланием поквитаться за самое незначительное. Например, Дэниэл О’Коннел, политик и сторонник ирландского самоопределения — совсем не тот человек, который славился сдержанностью в своих речах, — назвал лорда Элвэнли «раздувшимся клоуном, лгуном, позором своего племени и законным наследником того нечестивца, который умер на кресте» [9] {32}. Факт публичного оскорбления вынуждал Элвэнли послать О’Коннелу вызов на дуэль в большей степени, чем сами слова, сколь бы изощренно колкими те ни были. Элвэнли не мог не предпринять действий для того, чтобы очистить собственное доброе имя.

В кругах военных правило применялось еще строже: отказ от защиты собственной чести или чести полка являлся причиной для разжалования из офицеров. Подобные меры применялись к офицерам во всех странах на протяжении всего рассматриваемого периода. Например, в армии Наполеона могли жестоко покарать офицера, не пожелавшего смыть позор со своей чести вызовом обидчика на дуэль. Да и почему только у Наполеона? Возьмем, например, случай с энсином Коувеллом, гвардейским офицером, которого военный трибунал признал в 1814 г. виновным в «послаблении», сделанном интенданту Херли после того, как тот публично оскорбил Коувелла в театре Бордо. Коувелла выгнали со службы за недостойное поведение потому, что он не пожелал выйти на поединок с человеком, нанесшим оскорбление ему и его полку. В Германии, где ближе к концу девятнадцатого столетия подобные тенденции имели особое распространение, такие вопросы «чести мундира» назывались «штандесэре» (композитум из Stand — положение и Ehre — честь. — Пер.).

Понятия о чести, на которых основывается этика дуэли, сложились в эпоху Возрождения в Италии и были тесно связаны с вопросом статуса и как следствие со способностью одного благородного господина требовать и давать сатисфакцию на дуэли другому джентльмену. В немецком языке даже возник этакий лингвистический гибрид, как нельзя лучше отражающий вышеназванное свойство, — «затисфакционсфэиг» (satisfaktionsfähig — букв, способный к сатисфакции. — Пер.). Складывался своего рода порочный или — в зависимости от того, как на это смотреть, — благородный круг: только джентльмен мог дать сатисфакцию, но только джентльмен решал, следует ли рассматривать потенциального оппонента как человека чести.

Вопросы чести как предмет рассмотрения стали темой бесчисленных брошюр и руководств. Самые первые появились в Италии в шестнадцатом столетии, но продолжали выпускаться еще даже в двадцатом. Счипионе Ферретто опубликовал свой Codigo del Honor («Кодекс чести». — Пер.) в Буэнос-Айресе в 1905 г. Там в подробностях рассматривались нормы поведения в делах чести и затем, что называется, в «пошаговом режиме» давались указания по ведению дуэли. Напечатана книга была нарочно в удобном карманном варианте, вероятно, для того чтобы аргентинские дуэлянты и их секунданты всегда могли держать ее под рукой на месте поединка и в случае нужды имели бы возможность заглянуть в текст и проконсультироваться: «Так, так, порох мы всыпали, а теперь что делать?.. Кажется, пули вложить… не уверен… одно мгновение, сейчас посмотрим, тут все написано… ах, ты черт! Да на какой же это странице?!»

Защитники практики дуэлей, а их попадалось немало, в идеологии своей особенно тяготели к тому, чтобы концентрироваться — хотя и не исключительно — на вопросах чести. Такие поборники дуэлей настаивали на том, что есть обстоятельства, когда у человека Нет никакого выбора — только драться. Любой другой шаг однозначно навлечет на него бесчестье. Лорд Честерфилд, беллетрист и большой остряк, в 1737 г. предложил вот такую немилосердную концепцию чести: «Человек чести тот, который не устает безапелляционно заявлять, что он таковым является, и готов перерезать глотку любому, кто решится оспаривать это…» {33}

Именно они — понятия дуэлянтов о чести — вызывали наибольшую критику со стороны реформаторов. Многие противники дуэлей — как священнослужители, так и люди светские — в качестве аргумента против указывали на то, что, изобретая свои нормы восприятия чести, дуэлянты ставят себя выше законов — как Божеских, так и человеческих. Один священник, проводивший проповеди в университете Кембриджа на исходе восемнадцатого столетия и кипевший праведным негодованием, низводил извращенное видение чести дуэлянтами чуть ли не до ереси: «Гоните прочь призрак ложного сияния чести, этот покров, за которым скрывается уродство. Отриньте чудовищный рудимент готского варварства, это гадкое вместилище убийства и самоубийства» {34}.

Ричард Стил, журналист, работавший вместе с Джозефом Эддисоном и побывавший также солдатом, заявлял в 1720 г., что в поисках решения прекращения безумия дуэлей англичанам следует посмотреть на Францию. Там Людовик XIV «преподал подданным другой способ стремления к чести, чем убийство себе подобных из-за пустого вздора и мелочей; силой закона он… полностью подчинил своей воле королевство Франция» {35}.

История говорит другое: Стил, безусловно, ошибался, настаивая на том, что французское правительство добилось больших успехов на пути долгосрочного подавления дуэлей, однако он явно желал только хорошего своей стране и с вдохновенным красноречием осуждал дуэли.

Строго выверенные формальности и определенный этикет являлись неотъемлемой чертой дуэли. Пусть в чем-то дикие и беззаконные, правила были необходимы, чтобы отличать дуэль от примитивной драки и простого убийства. Соответственно, предполагалось, что — если дуэлянт будет строго придерживаться дуэльной традиции — он сумеет избежать самых страшных наказаний, предусмотренных уголовным законом за лишение человека жизни.