Девятный Спас - Анатолий Брусникин Страница 8

Кто-то шел из сумрака: в длинном переливчатом платье, в высоком серебряном кокошнике. Тонкий голос протяжно напевал:

«Ай да ты, мой любенькай,

Ай да обетованнай,

То не зорька красная,

То твоя невестушка».

Царь-Девица? Нет, то была по-прежнему Бабинька, только зачем-то нацепившая старинный подвенечный наряд. Когда она вышла на свет, стало видно, что платье совсем истхое, заплата на заплате, а кокошник тусклый, почерневший от времени.

Перед столом ведьма остановилась. Завертела головой, высматривая кольцо. Попович тоскливо протянул:

— Ох, щас буде-е-ет…

Все трое изготовились к страшному. А только мало, надо бы крепче.

Поняв, что кольцо пропало, колдунья разинула рот с единственным зубом, запрокинула назад голову и издала такой страшный, такой протяжный вопль, что от невыносимого этого крика, полного нестерпимой муки, мальчишки тоже взвыли и кинулись наутек: Митька зажмурившись, Алёшка с истошным визгом, и даже храбрец Илейка заткнул уши, ибо невыносимый крик оттого таким и зовется, что его вынести никак нельзя.

Помчались под вспышками молний и хлесткими струями дождя вдоль берега, да через плотину, да на свою сторону.

Бежали по размытой дороге, пока Митьша не поскользнулся и не проехал носом по жидкой грязи. Только тогда остановились перевести дух.

— Вот и пушкинцы, которые гроб-то видали, тож, поди, крик этот услышали, — сказал Илья, передернувшись. — Не то что шапку, башку обронишь. Досейчас мураши по коже.

У Алёшки зуб на зуб не попадал — и от холода, и со страху. А Мите, с головы до ног перемазанному глиной, Бабиньку было жалко. Как она теперь без кольца? Не сможет боле в Царь-Девицу превращаться. Да и знахарствовать с закрытым Третьим Оком навряд ли выйдет.

Стали разглядывать волшебный перстень. Молнии и зарницы полыхали одна за одной, и свечки не надо.

По виду кольцо было самое простое, без каких-либо знаков. Алёшка, который у отца в церкви на венчаниях тыщу раз служкой служил, сказал, такими обмениваются жених с невестой, кто не бедные, но и не шибко богатые. Может, оно и не золотое даже, а позолоченное.

— Надевай, — нетерпеливо сказал попович Илейке. — Ты добыл, тебе и пробовать. Заговор запомнил? «Ай да ты, мой любенький, ай да обетованный, то не зорька красная, то твоя невестушка». Три раза споешь. Поглядим, чего будет.

— Ага. Сам надевай и пой. На кой ляд мне в Царь-Девицу превращаться?

Но Алёшка тоже не захотел. И Митьша не стал.

— Я вот что, — придумал Илья. — Как вырасту и мамка мне, тово-етова, невесту сыщет, на любую соглашусь, хоть рябую, хоть косую. Какая мне разница? Кольцо надеть — любая кочерга Царь-Девицей станет.

Выдернул из рубахи нитку, повесил заветный перстень себе на шею. Товарищи оценили Илейкино дальновидство по достоинству.

— Голова у тебя, что дума боярская, — восхитился Никитин. — Жалко, что ты роду подлого, не быть тебе начальным человеком. Ну да ничего. Вот я воеводой стану, тебя к себе в сотники возьму.

Алёшка заревновал:

— Что в сотники? Большая честь! Я как стану митрополитом, возьму тебя в самые главные келейники. Во всем буду с тобой совет держать.

Подумав и про первое, и про второе, Илья степенно ответил:

— В стрельцы не пойду. Дурное дело — саблей махать, людей рубить. Келейником тож не жалаю. Келейник чай монах? На что мне тогда кольцо? Не, парни, я уж тут как-нибудь, по крестьянству. Так оно привольней.

Шли плечо к плечу по мокрой дороге, сами тоже хоть выжимай, вокруг черный лес, над головой шибают молнии, но после пережитого ужаса все им было нипочем. Спорили только сильно, до хрипоты, кем лучше быть — воином, митрополитом или крестьянином.

Скорей всего закончилось бы новой потасовкой, но в самой середине Синего леса, где скрещиваются две дороги, спереди вдруг снова донесся женский крик. Но не люто-грозный, как давеча, а тонкий-тонкий, жалобный. Закоченели приятели, всю распрю позабыли.

Неужто Бабинька опередила, с другой стороны забежала и ныне стонет ночной птицей-неясытью? Где, мол, перстенек заветный? Воротите, окаянные!

— Назад бежать! — рванулся Алёшка, но Ильша ухватил его за рукав.

— Погоди, не гони. Думать надо.

— Когда думать? Пропадем!

А Митьша вызвался:

— Пойду, кольцо ей отдам. Совестно.

Сказал — и обмер от собственной храбрости. Однако и мечтание возникло: как наденет ведьма кольцо, сделается Царь-Девицей и… Дальше помечтать не успел.

Снова вскрикнула женщина, со слезами. Теперь можно было слова разобрать: «На погибель завез! Бог тебе судья!»

— Молодая баба-то, — шепнул Илья. — Бога поминает. Не Бабинька это. Тово-етова, глядеть надо. Айда за мной!

Опустившись на карачки, подобрались к самому перекрестку. Выглянули.

* * *

На дороге стояла телега. Хорошая, крепкая, запряжена парой здоровенных мохнатых лошадей. В телеге какая-то поклажа, прикрыта рогожей, бережно увязана.

Поодаль, скособочившись на обочине и наполовину съехав в канаву, еще один возок, каких в Аникееве не видывали: будто малый дом на колесах, да с дверью, да с настоящими стеклянными оконцами. Красоты несказанной! Узорные перильца, спереди и сзади резные скамеечки. Коней аж четверо, и сбруя на них — стоило зарнице полыхнуть — тоже вся искорками заиграла.

— Это колымага боярская, — тихо сказал Митьша. — Я такие в Москве видал, когда с тятей на Пасху ездил. Тыщу рублей стоит. Вишь, колесо соскочило.

У охромевшей колымаги возились двое: высокий мужчина в польском кафтане, с саблей на боку, и мальчонка, судя по росту, примерно того же возраста, что приятели. Был он хоть и вдвое меньше мужчины, однако куда ловчей и ухватистей. И слева подскочит, и справа, и даже ось плечом подопрет. Только не получалось у них вдвоем. Рук мало, а колымага тяжелая.

— Пойдем, подсобим? — предложил Митька.

— Не гони. Выждем. Кричал-то кто?

Словно в ответ из возка донесся писк — не бабий, младенческий. Мужчина страшным голосом рыкнул:

— Заткни чертовой выблядке пасть!

Оттуда же, из колымаги, женский голос запричитал что-то жалобное, но ударил раскат грома, заглушил слова.

Злыдень яростно пнул подножку кареты. Не получалось у него колесо насадить, вот и бесился.

— Будешь перечить, обеих закопаю! Прямо в лесу! Мне терять нечего, сама знаешь!

А дальше залаялся нехорошо, матерно. В колымаге плакали и пищали.

— Да тут злое дело! — обернулся к приятелям Митька. — Разбойники боярыню с дитём похитили! Спасать надо!

Лёшка удержал его.