Викинги. Скальд - Николай Бахрошин Страница 8

Ладья свеев шла по реке почти без остановок. Неторопливо, слаженно опускались тяжелые весла, монотонно журчала вода под днищем, тихо катила воды река.

Неутомимо шли, только новые и новые берега оставались вдали, словно отчаявшись гнаться за свеями. Леса сменялись холмами, перелесками, глыбились скалы, бычились лобастые валуны. Да и сами берега всегда разные – то круто вздымаются, то полого прижимаются к воде.

Пару раз мелькнули на берегах серые, деревянные частоколы неизвестных селений, было слышно, как там бухает тревожное било, видно, как бегут в лес бабы и дети, погоняя перед собой скотину, как вооруженные мужики лезут на частокол следить за пришлыми.

Свеи не останавливались, торопились, наверное. Или – боялись, не хотели лезть на крепкие частоколы, где ждали их вооруженные мужики.

Понятно, это им не на двух-трех навалиться всем скопом, тут – сражаться надо, злорадствовал про себя Любеня. Хоть и знал, конечно, что свеи никогда не боятся драки. Родичи всегда говорили – свеи лютые, жадные до ратного дела, чужой кровью живут, добычей кормятся. Но думать вот так, мысленно унижая пришлых воинов, было приятнее.

На пленников гребцы обращали мало внимания. Когда нужно было пройти мимо них, переступали или просто сталкивали ногами в сторону, как ненужный хлам. Любеня сначала обижался на неожиданные пинки до комка в горле, постепенно начал привыкать, сам научился вовремя отползать с дороги.

Убегу, все равно убегу! – повторял он себе как заклинание.

Каждый вечер дружина приставала к берегу на ночевку. Воины варили в огромном котле густую кашу, жадно ели, прямо по горячему хватая ложками из котла. Выбивали днища у бочонков с пивом, черпали хмельное шлемами, надувались так, что, казалось, лопнуть готовы. А головы все равно не теряли, как заметил Любеня. Всю ночь вдоль становища ходили стражники, перекликались друг с другом. Да и остальные не снимали кольчуг даже на ночь, спали в обнимку с оружием.

Им, пленным, тоже подносили каши. Оличи лопали жадно и еще жаловались, что мало. А вот Любеня есть почти не мог. Рана воспалилась багровым по всей лодыжке, и нога изнутри стреляла болью. Ночами мальчик подолгу не мог заснуть, дрожал от боли и холода, хотя летние ночи были теплыми и короткими. А когда забывался, продолжал вздрагивать даже во сне – так лучше бы вообще не засыпать, все время за ним кто-то гнался, отточенные клинки со свистом рассекали воздух, а вокруг кривлялись и скалились страшные рожи. Не поймешь – маски шлемов или это лица такие, железные. После подобных снов Любеня просыпался совсем без сил. Те, ночные, были даже страшнее этих, дневных.

Сердобольный Витень пытался ему помочь, несколько раз перематывал ногу новым холстом, разжевывал какие-то травки, прикладывал кашицу к ране, но толку от этого не было.

– Мамку Сельгу бы сюда, та живо, одним заговорным словом поставила бы на ноги! – всхлипывал ночами Любеня, лязгая зубами от лихоманки и жалея себя до слез. Временами ему казалось, что он уже умирает.

На что свеи равнодушны к своим и чужим болячкам, так и то заинтересовались его состоянием. На очередной ночевке несколько воинов постарше, с дублеными красными лицами, отмеченными многими засечками и рубцами, подошли, осмотрели ногу мальчика, долго гыркали между собой по-своему.

Потом подошел тот, что держал прави́ло-весло. Любеня уже узнал, что его зовут Якоб-скальд. Он тоже внимательно осмотрел рану, покачал головой, прищелкнул языком. Сходил к тлеющему костру, раскалил на углях тонкий, острый кинжал. Снова подступил к раненому.

Мальчик еще не понимал, что тот хочет, косился на потемневшее, горячее лезвие, отползал в ужасе, а свей уже обхватил больную ногу жесткой ладонью, рывком притянул к себе. Примерился, одним коротким ударом рубанул по опухоли. Боль плеснулась вокруг с такой силой, словно кипятком обдала. Любеня в дугу скрутился, стараясь не закричать, колотил по земле руками и мычал пронзительно.

Вместе с кровью на землю потекло много желтого гноя. Не обращая внимания на дрожащего мальчика, старый густо намазал рану какой-то остро пахнущей мазью, перемотал натуго, по-новому.

На удивление, стало легче.

С утра – снова плыли. И лихоманка отпустила вроде. И нога уже не так болела. Любеня наконец почувствовал, что может наступать на нее, а не скакать на одной.

Еще дня через два, после полудня, когда золотой лик Хорса перевалил через середину небосвода и начал клониться к закату, свейская ладья догнала две других, таких же больших, полных воинами и припасами.

Новые свеи приветствовали прибывших громкими, веселыми криками. Заплескали длинными веслами сильней и слаженней.

Дальше пошли по реке в три ладьи. Совсем войско. Эти, на остальных ладьях, тоже подчинялись молодому Рорику в красивой броне, понял Любеня. Ишь, как он командует им, перевесившись через борт, а те слушают.

Если рассудить, мальчишке было интересно плыть по реке. Когда лихоманка отпустила, стало совсем интересно. Он никогда не подозревал, что со средины реки и Явь выглядит по-другому, по-новому. И берега все время разные, плывешь и смотришь.

Вот только от родичей уплывали все дальше, видел Любеня, труднее им будет догнать. Он все еще верил, что его выручат. А не успеют – сам убежит!

* * *

На очередную ночевку пристали уже всем войском. Становище получилось большим, шумным, воины, обрадованные встречей, долго не могли угомониться. Теперь варили не только обычную кашу, с одной из ладей притащили хрюкающего, лопоухого кабанчика, ловко забили его ударом кинжала под ухо, быстро распластали на куски жирную тушу. Мясо и жир покидали в общий котел, а самые мягкие, сочные куски свеи насаживали на кончики мечей и жарили над огнем.

В этот вечер свеи выпили особенно много пива. Воины раз за разом вышибали дно из бочонков и досуха вычерпывали их своими гладкими шлемами.