Виктор Лягин. Подвиг разведчика - Александр Бондаренко Страница 78

Известно, что Александр сумел мастерски сымитировать острый приступ почечных колик и, по еще одной версии, даже попал в больницу — но этот вариант мы отметаем сразу, так как исчезновение из больницы было бы замечено незамедлительно. (Такая «приблизительность» информации неудивительна: разведчики делали всё в строжайшей тайне и потом, по окончании операции, отчетов не писали. Те же, кто что-то знал и остался жив, получили информацию уже потом, через вторые-третьи руки, причем неизвестно, в каком объеме, и впоследствии многое могли забыть или перепутать — им ведь столько еще пришлось пережить.)

В известной нам «Докладной записке» также указано, что помощь Сидорчуку оказывал «местный немец, работавший на аэродроме, Кречет Геннадий» — однако что именно он делал и какова была его роль в совершении этой диверсии, мы точно не знаем. В том же документе говорится, что «10 марта 1942 г. Кречет был арестован гестапо, а в августе отправлен в Германию». Всё, вся информация! Так что вполне может даже быть, что Геннадий попал под подозрение совершенно случайно, — когда в руках у гитлеровцев оказались сотрудники нелегальной резидентуры, их судьба была совершенно иной…

Есть, правда, вариант, что Геннадий Кречет был немецким военнослужащим, он охранял ворота аэродрома в ночь на 10 марта и впустил Сидорчука на объект, чтобы тот смог заложить мины… Может быть, и так — а может, этот часовой просто был назначен «козлом отпущения». Для армии это в порядке вещей.

В книге Геннадия Лисова «Право на бессмертие» предложен такой вариант развития событий:

«В начале марта Сидорчук сказался больным и несколько дней не выходил на работу. Его навещали сослуживцы с аэродрома, сочувствовали, желали скорейшего выздоровления. А в ночь на 10 марта, когда на аэродроме дежурил Геннадий Кречет, Сидорчук незаметно проскользнул в свою котельную. Кречет сдержал слово — у самолетов подпольщику никто не помешал. Нагруженный минами отважный разведчик быстро перебегал от самолета к самолету, временами останавливался, прислушивался к ночной тишине и вновь следовал своим маршрутом. Этот маршрут был много раз выверен им вместе с Лягиным по заранее вычерченной схеме аэродрома. Сидорчук часто посматривал на часы, стараясь уложиться в намеченный график. Время подгоняло подпольщика. Наконец все мины разнесены. Сидорчук начал новый круг. В ночной темноте, почти на ощупь, он укладывал мины в дренажные колодцы у взлетно-посадочных полос и соединял их электропроводкой. Где возможно, старался продублировать соединения, делал все, чтобы не допустить осечки. Вот где проявилась профессиональная выучка чекиста-разведчика! Наконец уже перед самым рассветом Сидорчук закончил свой тяжелый труд. Осталось последнее — поставить часовой механизм на двенадцать часов дня».

Далее автор пишет, что «пробравшись к проходной, Сидорчук выждал, когда там был один Кречет, быстро проскочил ее и исчез в предутренней дымке».

Подробный этот рассказ весьма впечатляет, но и вызывает немало вопросов. Ладно, информацию про сослуживцев, навещавших больного, мы оставляем на совести автора — очень уж это звучит «по-советски», когда товарищей с работы в рабочее же время запросто отпускали навестить захворавшего. Иногда даже и отправляли в приказной форме… Но тут-то — не советский НИИ, а немецкий аэродром в лихорадочный период подготовки к наступлению. И вообще, для немца «Ordnung», порядок — святое понятие, с работы никто никого просто так не отпустит, а внерабочего времени у всех оставалось очень и очень мало… Ну ладно! А вот кто был такой Геннадий Кречет — кстати, человек со славянской фамилией и отнюдь не немецким именем, — что запросто мог на всю ночь снять охрану с самолетных площадок? Лисов пишет, что он дежурил на КПП. Однако снять караул мог не меньше как комендант аэродрома — но под каким предлогом? И что делать, если пожалуют с инспекцией (а в армии это любимое занятие — караулы проверять!) из вышестоящего штаба или городской комендатуры?

Ну и так далее. По всем свидетельствам, на аэродроме было заложено более двух центнеров взрывчатки. Говорится даже о 224 килограммах — хотелось бы знать, по сколько весили эти шашки или патроны и сколько их было? Нет сомнения, что были их десятки — многие десятки. Так разве за несколько ночных часов можно было расставить все эти заряды, подвести к ним провода и всё замаскировать так тщательно и аккуратно, что никто из аэродромной обслуги, с утра до полудня, то есть до самого взрыва, сновавшей по стоянкам, ангарам, бензохранилищам и т. д., абсолютно ничего не заметил? Знаете, несмотря на всю профессиональную выучку чекиста-разведчика, в это как-то не верится… Все-таки думается, что работа по минированию аэродрома действительно шла в течение двух недель, в ночные дежурства, аккуратно, неторопливо и с оглядкой… Разумеется, это никоим образом не принижает величие подвига героя! Задание было выполнено — только не по-суперменски лихо и стремительно, а с разумной осторожностью, как и следовало делать профессионалу. Очевидно также, что с 7-го числа Сидорчук и близко не подходил к аэродрому — если бы хоть кто-то увидел там его, «больного», это было бы равносильно провалу. Единственное, что в самую ночь перед диверсией он все-таки побывал на аэродроме и запустил то, что называется «адской машинкой». Часы неторопливо и равнодушно — ибо часы никогда не выражают эмоций — начали отсчет времени существования гитлеровского аэродрома и его персонала…

Вот в ту самую ночь Кречет и мог ему помочь, беспрепятственно пропустив его туда и обратно через КПП, но под каким предлогом появился на аэродроме Сидорчук, мы не знаем.

В общем, как бы там все ни происходило, но спасибо этому самому Геннадию Кречету! Либо за то, что он сделал, либо за то, что он невольно оказался «громоотводом», отвлекшим на себя внимание немецких спецслужб и невинно пострадавшим…

Взрыв произошел в полдень 10 марта 1942 года. Вернее, в это самое время на аэродроме громыхнули сразу десятки взрывов в ключевых, что называется, местах — рядом с самолетными стоянками, ангарами, «артиллерийскими погребами» и бензохранилищами. Самолеты, бомбы и снаряды, резервуары с топливом и все прочее, что могло взрываться, взрывалось вместе с зарядами или, несколько позже, от огня мгновенно вспыхнувшего пожара. Пламя молниеносно охватило самолеты, строения, склады с горючим — то есть всё, что только могло гореть…

В городе Николаеве, находящемся неподалеку, услышали мощный взрыв — это слились воедино взрывы отдельных зарядов, потом грохот взрывов стал непрерывен, а над аэродромом поднялось и зависло огромное облако черного дыма… Некий солдат-фотограф, щелкнув затвором своей «лейки», запечатлел уникальный кадр: германские офицеры и солдаты, замерев в оцепенении, смотрят на громадный столб дыма, поднимающийся из-за реки. Немцы сняты со спины, поэтому, к сожалению, лиц не видно. А жаль! Понятно, почему все стоят неподвижно — бежать к такому пожару не имело никакого смысла…

Фотографию эту уже в 1945-м нашли советские солдаты (где и при каких обстоятельствах — неизвестно) и передали сотруднику контрразведки «Смерш». На обороте снимка было написано: «Эльза, это самое страшное — партизаны! Курт. Николаев. Март 1942 г.».

В течение двух суток профессиональные пожарные — при активной помощи солдат, разумеется, — не могли справиться с огнем, в котором к тому же постоянно что-то еще и взрывалось. При позднейших подсчетах выяснилось, что в результате диверсии было уничтожено 27 самолетов различных марок, 25 новеньких авиамоторов, бензохранилище, до 35 тонн горючего, два ангара, авиамастерские — ну и еще целая куча всякого разного, что непременно находится на любом аэродроме. В общем, Ингульский аэродром оказался полностью и надолго выведен из строя. К тому же при взрывах и при последующем тушении пожара погибло немалое число летчиков, техников, специалистов аэродромной обслуги и солдат охраны — похоже, что цифры этих потерь германское командование постаралось скрыть…