Шолохов - Валентин Осипов Страница 77

Январь. Новый год, кажется, ничего плохого не сулит ни самому Шолохову, ни его народу. Напротив, он начался добрыми предзнаменованиями. В январе случились два больших события!

Дочура — Машенька — родилась! Третьим январским днем. Радости-то на весь свет! Возликовал даже в письме, причем не самому близкому человеку: «Родилась у нас дочь, назвали Машей. В доме стало еще веселей, как на детской площадке…»

Через неделю состоялся пленум ЦК партии. Сталин стал инициатором постановления «Об ошибках парторганизаций при исключении из партии, о формально-бюрократическом отношении к апелляциям исключенных из ВКП(б) и о мерах по устранению этих недостатков». Появилась надежда, что репрессии перестанут быть кампаниями, прекратятся ночные кошмары с арестами, тюрьмами, допросами, «тройками», особыми совещаниями. Возможно, Сталин убедился, что перегнул, и нужна смена курса. Ясно, что здесь не обошлось без влияния негодующего шолоховского стука в цековские двери. Настойчив был — четыре года единоборства с властью!

Да вот только осталось недоумение. В последние годы из партии исключили более миллиона коммунистов, а речь в постановлении только об «ошибках» и «недостатках». В Москве запускали кровавую мельницу, а раскритикованы только местные работники. Дон, правда, выделен особым образом: «Пользуясь политической близорукостью руководителей Ростовского обкома ВКП(б), исключили из партии честных коммунистов, выносили заведомо неправильные взыскания работникам, всячески озлобляли коммунистов…» Почти цитата из шолоховского письма. Но Сталин оставался Сталиным — заканчивалась она угрожающе: «…делая в то же время все возможное, чтобы сохранить в партии свои контрреволюционные кадры». Для Шолохова вопрос: кого теперь зачислят в эти самые «кадры» — главного ростовского энкавэдиста Люшкова или его?

Увы, недолго держали тормоза после пленума.

Кажется, первым почувствовал это на себе именно Шолохов. И снова в бой!

Февраль. Началась первая сессия Верховного Совета. Торжественное открытие, ощущение сопричастности к жизни всей страны, новые знакомства… Депутат Шолохов передал письмо Сталину о том, что на Дону ничего не изменилось.

Начиналась третья глава бесстрашной шолоховской Книги борьбы с той бесчеловечной политикой, которая продолжает подрывать веру в саму идею социализма.

Шолохов разглядел в постановлении ЦК возможность для ретивых обкомовцев продолжать искоренение «контрреволюционных кадров». «Пока положение остается прежним: невиновные сидят, виновные здравствуют и никто не думает привлекать их к ответственности», — писал он Сталину.

Уточнил: «Луговой и остальные вёшенцы благодаря Вашему вмешательству освобождены, а сотни других коммунистов, посаженных врагами партии и народа, до сих пор томятся в тюрьме и ссылке…»

Обобщал: «Надо покончить с постыдной системой пыток… Такой метод позорит славное имя НКВД и не дает возможности установить истину».

Рассказал кое-что и о себе, чтобы в Кремле не было никаких иллюзий: «Вокруг меня все еще плетут черную паутину…»

Письмо огромно. В нем более ста абзацев. В них полусотня фамилий тех, кого неправедно зачислили во «враги народа», а также сообщение о десятках и десятках безымянных жертв из восьми районов, многих колхозов и МТС. Сатрапы в голубых петлицах тоже поименованы.

Сталин написал на письме: «Травля Шолохова» и свел всю державную тревогу вёшенца лишь к одной его личности. По этой резолюции письмо было направлено помощнику Поскребышеву и наркому внутренних дел Ежову. Когда они закончили читать, на полях появилось десять замет: «Невозможно проверить» и «Проверить». В этих пометах — директива: что надо проверять, что не надо. Назначили главного проверяющего — Шкирятова. Его предложил в письме сам Шолохов: «Пришлите по делам арестованных коммунистов М. Ф. Шкирятова. Он знает очень многих людей здесь по 1933 г., ему будет легче ориентироваться».

Шкирятов готовится в дорогу, перечитывает письмо с руководящими пометками на полях — для него это и впрямь план проверки. Замета «Невозможно проверить» стоит возле таких, к примеру, утверждений Шолохова: «Надо тщательно перепроверить дела осужденных по Ростовской области в прошлом и нынешнем году, т. к. многие из них сидят напрасно…; О допросах с пристрастием пишут мне и другие арестованные, которые сейчас находятся в ссылке. Пишут и просят довести до Вашего сведения о том, как их допрашивали, как из них сделали врагов».

Шкирятов не глупый человек — он видит, что указания «проверить» начертаны далеко не всему письму, их вовсе нет там, где Шолохов делает обобщения. Значит, таков совет — не прикасаться к темам общеполитического характера. Он, видимо, дивился тому, как писатель осмеливался так обращаться к вождю: «Пора распутать этот клубок окончательно, т. Сталин!.. Да разве можно было годы жить под таким чертовым прессом? Страшный тюремный режим и инквизиторские методы следствия… Т. Сталин! Такой метод следствия, когда арестованный бесконтрольно отдается в руки следователей, глубоко порочен… Всего не перескажешь, т. Сталин, хватит и этого».

Шкирятову не могла не запасть в память истинно мольба из последних душевных сил: «Дорогой т. Сталин! Прошу Вас лично — Вы всегда были внимательным к нам, — прошу ЦК, разберитесь с нашими делами окончательно!..»

Окончательно?! Проверяльщик мог недоуменно пожать плечами при этой просьбе — несбыточна. Сам же Шолохов написал то, что столь точно характеризует систему репрессий: «Я уже говорил Евдокимову: „Почему обком не предпринимает никаких мер, чтобы освободить из тюрем тех, кто сидит за связь с Луговым, кто посажен врагами?“ Он ответил: „Ты говорил об этом Ежову? Ну и хватит. А что я могу сделать?“»