Суд волков - Жеральд Мессадье Страница 77

Франсуа кивнул: его по-прежнему пугало обвинение, которое он собирался предъявить. В канцелярию городской управы он подал жалобу на попытку отравления неизвестным лицом через посредство повара Кантена Лафуа, не называя пока Бернара де Морвилье, чтобы не вспугнуть его раньше времени. Затем он решил найти адвоката. Не зная никого в Париже и не имея возможности с кем-нибудь посоветоваться, он вспомнил имя, упомянутое Жозефом в рассказе о суде над Жанной: Бертран Фавье.

Адвокат принял его тепло. Но когда Франсуа изложил свое дело, поморщился.

– Мой юный друг, я очень хочу вам помочь, но должен предупредить, что мы вряд ли поднимемся выше вашего повара, который будет повешен и так, если его уже не вздернули. Пьер де Морвилье – советник короля, а прежде был хранителем королевской печати. У него множество высокопоставленных друзей, он обладает огромной властью, и мало кто из судей осмелится вызвать его недовольство. Кроме того, мы столкнемся здесь с главной проблемой нашего правосудия: можно доказать виновность Бернара де Морвилье в королевском суде, можно даже отправить его в тюрьму, как это было в случае с д'Эстутвилем, но, поскольку он клирик, королевский суд его судить не имеет права. Понимаете?

Франсуа кивнул:

– И все потому, что король отменил Прагматическую санкцию.

– Именно так. Только университет может судить своих. Вы не передумали?

– Нет, – сказал Франсуа. – Одно лишь то, что виновник будет назван, сделает его бессильным.

– Хорошо, – сказал Фавье. – Вы подали жалобу?

– Да.

– На кого?

– Я не назвал Морвилье.

– Вы очень догадливы, мой юный друг. Это разумная осторожность. Засим, какие у вас имеются доказательства?

Если не считать признаний Кантена Лафуа, Франсуа располагал немногим: он предъявил первый документ, расписку аптекаря с улицы Бутбри.

– Это хорошо, – сказал Фавье, – но будет еще лучше, если у нас будет протокол допроса в городской управе.

Он повернулся к своему клерку:

– Эмар, дружок, отправляйтесь немедля в управу и возьмите заверенную копию допроса Кантена Лафуа, повара из особняка Дюмонслен, арестованного там вчера вечером и допрошенного сегодня утром.

Это был тот самый клерк, Эмар Фландрен, который помогал Фавье во время суда над Жанной.

– Есть у вас другие доказательства?

Франсуа смотрел на него, не отвечая.

Фавье улыбнулся:

– По выражению вашего лица я понимаю, что есть, и вы не решаетесь вручить их мне, ибо боитесь, что магистратура окажет на меня давление и, если называть вещи своими именами, попытается купить меня. Я прав?

Франсуа по-прежнему молчал.

– Хорошо. Дайте мне только взглянуть на них, и я их верну.

Франсуа вытащил из кармана второй листок. Фавье спросил, кому принадлежит особняк Трей.

– Бернару де Морвилье, – ответил Франсуа.

– Ого! – воскликнул адвокат. – Это становится интересно!

Он улыбнулся и провел пальцем по обрезу бумаги.

– Сей документ может стоить сьеру де Морвилье головы!

Храните его со всем тщанием.

Франсуа старался не терять хладнокровия, но это оказалось трудно. Он не мог никому довериться. В восемнадцать лет он занимался таким сложным делом, как устройство печатни, а за плечами у него был совсем небольшой опыт. Ему так хотелось, чтобы рядом был Шёффер. И особенно мать. Но он не осмеливался тревожить ее мрачными известиями. Кроме того, Бернар де Морвилье наверняка узнал об аресте своего приспешника, отчего ярость его удвоилась. Конечно, он попытается еще раз нанести смертельный удар, ибо теперь не оставалось сомнений, что он жаждет избавиться от своего злейшего врага Франсуа де л'Эстуаля.

К счастью, на улице Бьевр появился Феррандо, у которого случились банковские дела в Париже. Он удивился, застав там Франсуа, который рассказал ему обо всем. Феррандо стал серьезен.

– Ты и твоя мать – люди независимые и, как следствие, одинокие. Вы не связаны родством ни с одной влиятельной семьей и побеждаете только благодаря своему уму, своим заслугам. Поэтому вы кажетесь легкой добычей, над которой можно восторжествовать без особого труда. Меня не удивляет то, что с вами происходит. Вы вмешиваетесь в дела сильных мира сего, а у тебя нет даже королевской благосклонности, которая порой ограждала твою мать. Надо тебя женить, вот и все.

Такой же совет дал Александр Люксембургский, подумал Франсуа.

– Но партия вовсе не кажется мне проигранной, несмотря на могущество и связи твоих врагов, – продолжал Феррандо. – Я бы сказал, скорее наоборот.

Пока же надо было заниматься повседневной работой. В мастерской на улице Сен-Жан-де-Бове уже установили плавильную печь. Франсуа распорядился отлить в Страсбурге больше тысячи литер, их доставили в Париж в двенадцати ящиках. И первые два пресса были наконец изготовлены.

Гордое сознание важности своего дела вдохновляло Франсуа.

Но он чувствовал бы себя лучше, если бы имел право носить кинжал.

Суд состоялся через три недели.

Хотя на допросе Кантена Лафуа всплыло имя Бернара де Морвилье, зрителей было мало. Приставы и секретари не проронили об этом ни слова, да и вообще считалось обычным делом, что маленькие или ничтожные люди, попавшись на чем-нибудь противозаконном, часто поминали высокопоставленных персон в надежде повлиять на судей или публику. Сверх того, дела, связанные с отравлением, привлекали зевак лишь в том случае, если замешаны были интересные персонажи – особенно женщины. Кумушки сбежались бы посмотреть на блудницу, отравившую судейского чиновника, или на невестку, покончившую со свекровью; что же касается Франсуа де л'Эстуаля, то его в Париже почти никто не знал. Если бы он не подал жалобы, дело вообще не стали бы рассматривать в суде: просто вздернули бы Кантена Лафуа, и все. Последний не имел средств на адвоката, и прокурор обрушил на него всю мощь своего красноречия: поскольку из донесения командира стражников явствовало, что при обыске были найдены неопровержимые улики, он завершил речь требованием повесить преступника. И уселся на свое место.

Именно на это и рассчитывал адвокат Фавье: усыпить бдительность прокурора, создав у того иллюзию легко одержанной победы.

Франсуа, рядом с которым сидел Феррандо, то скрещивал, то вытягивал ноги.

Фавье попросил слова, получил его и заявил, что прокурор не назвал имя заказчика преступления – Бернара де Морвилье, регента университета. Исполнитель, разумеется, виновен, но автор умысла – еще больше.

– С другой стороны, – заметил он, устремив свой острый взгляд на заинтригованных судей, – прокурор ничего не сказал о мотиве преступления. А таковой наличествует всегда.