Еврейский камень, или Собачья жизнь Эренбурга - Юрий Щеглов Страница 76

Почему расстреляли генерала Павла Васильевича Рычагова? Если формальным поводом к расстрелу дважды Героя Советского Союза генерала Якова Владимировича Смушкевича, получившего в Испании псевдоним «генерал Дуглас», явился перелет немецкого транспортного самолета, не замеченного ни ПВО, ни силами ВВС, по маршруту Белосток — Минск — Смоленск — Москва, то чем провинился Рычагов? Если Григория Михайловича Штерна убили по той же причине, что и Смушкевича, то как выбрался из тюрьмы после краткого заключения адмирал Иван Степанович Исаков? Почему во время войны держали в лагере генерала Клебера — Манфреда Штерна?

Приказы об уничтожении крупных военных отдавал Берия, он же их выпускал на свободу. Но разве Берия не согласовывал со Сталиным каждое подобное мероприятие? Разве он мог по собственной инициативе расстрелять командующего Западным фронтом генерал-полковника Дмитрия Павлова и весь его штаб без прямого и четкого указания Сталина? Было ли это сделано с пропагандистской целью или тому нашлись иные причины?

Следствие и краткое судебное разбирательство для Сталина — пустой звук. Кто раскроет секрет его пристрастий? Ведь он прекрасно понимал, что Штерн не мог нести ответственность за действия ПВО, исполняя обязанности командующего всего несколько недель. Переведенный с Дальнего Востока, он попопросту не успел овладеть ситуацией.

Серьезнейшие вопросы, связанные с выбором вождя, наша историческая наука, с пониженным уровнем ответственности и психологической оценки поступков, даже не ставит, ограничиваясь беспомощной констатацией известных фактов, вдобавок почерпнутых иногда из целиком сфальсифицированных документов. Чем была вызвана необходимость перевода командующего Дальневосточным фронтом Штерна и назначение его на должность начальника управления ПВО РККА? Какое отношение Штерн имел к противовоздушной обороне? Он специализировался в совершенно иной области. Кроме того, он в последние годы постоянно подвергался безосновательной критике, в то время как другие командиры высшего ранга выводились из-под удара самим вождем. Георгий Константинович Жуков в мемуарах, по-моему, дважды подчеркивает, что Штерн выполнял комиссарские, а не командные функции. Если это так, то каким образом он мог руководить ПВО, а до того — Дальневосточным фронтом и стрелковыми соединениями и армией в период войны с Финляндией и в Испании?

Что за неразбериха царила у нас и у Сталина? Какую роль в подобных событиях играл маршал Тимошенко как нарком обороны и начальник Генерального штаба Жуков?

Перемещения, аресты и освобождения сопровождались шквалом слухов, версий — достоверных и недостоверных, досужих и целенаправленных вымыслов и домыслов. В социуме, охваченном подобным хаосом, утверждения, что Михаил Кольцов жив и что его видели где-то в Сибири за Уральским хребтом, выглядели вполне реальными.

Много тайн унес с собой Сталин. Их когда-нибудь раскроют, применив тонкий инструментарий историко-психологического исследования, которым многие в нашей стране располагают, но не в состоянии использовать в силу понятных причин.

Зачем нужен редактор…

Слухи, что Михаил Кольцов жив, могли послужить одной из причин стремления Эренбурга втянуть «По ком звонит колокол» в отечественный литературный процесс. Если Кольцов погиб, то попытка Эренбурга выглядит совершенно бессмысленной. Живой Кольцов мог дать жизнь Каркову, мертвый — нет. Конечно, отредактировать Хемингуэя — задача не из легких. Но хороший редактор с ней справился бы, хотя и не без затруднения. Я полагаю, что Хемингуэй мог бы согласиться провести редактуру ради благой цели, особенно в тех экстремальных обстоятельствах. Однако непременным условием являлась жизнь Кольцова. Публикация моментально выявила бы идентичность образа и прообраза. Луи Арагон и Эльза Триоле сделали у Селина весьма существенные купюры, и никто из читателей русского текста ничего не заметил. Взорвался лишь в далеком Париже автор.

Когда Александр Фадеев обвинил Эренбурга в том, что тот пытается протащить через Главлит роман, направленный «против нас», он имел в виду антисталинскую подоплеку произведения Хемингуэя. Несмотря на просталинскую позицию Каркова-Кольцова, сама суть бесед с Робертом Джорданом и ситуация, возникшая при столкновении с Андре Марти, ярко определяли чудовищные черты сталинизма и намерения вождя в Испании. Если Кольцов мертв, то на что надеялся Эренбург? Невероятная коллизия! Ведь обнародование статьи об авторе романа «По ком звонит колокол» и огромная цитата из финала есть не что иное, как анонс и предуведомление о близящемся выходе в свет произведения. Хемингуэй — признанный в Советском Союзе писатель, и все его главные книги переводились на русский язык. Абсолютно необъяснимы внутренние расчеты Эренбурга. Талантливый и осведомленный Карков-Кольцов, несмотря на ортодоксальный марксизм и непреклонную убежденность в правильности сталинской политики, вызвал симпатию у демократически настроенного Роберта Джордана. В конфликте с Андре Марти Карков-Кольцов демонстрирует в корне иной подход к событиям, чем требовали Ежов и Сталин. Андре Марти их удовлетворял полностью. Карков-Кольцов — ни в малейшей степени. Как подобная вещь могла фигурировать в советской печати, не получив соответствующей оценки?

Значит, Берия и Сталин поддерживали иллюзию у определенного круга людей, что Кольцов жив. Это не могло не сыграть нужную роль в обмане американской интеллигенции, весьма одобрительно встретившей роман Хемингуэя. Агитпропщики из ЦК, литконсультанты-доносчики из Союза писателей, да и сам Александр Фадеев, используя сталинскую расправу над Михаилом Кольцовым, завалили «По ком звонит колокол» еще и из конкурентных соображений, понимая, что влияние Эренбурга, который, бесспорно, написал бы предисловие, и самого Хемингуэя после распространения в читательской массе романа умножится многократно.

Солженицынский опыт

Нечто похожее учинили Константин Федин и верхушка Союза писателей, не позволив Александру Твардовскому напечатать в «Новом мире» солженицынские романы «Раковый корпус» и «В круге первом», пугая коммунистическое правительство в Кремле непредсказуемыми последствиями. Между тем «Один день Ивана Денисовича» в более емкой и лаконичной и не менее острой форме вскрыл сталинизм как явление и давно шагнул за пределы страны, едва при том не получив Ленинскую премию. «Раковый корпус» и «В круге первом» мало что прибавили в политическом аспекте к уже нарисованной Солженицыным картине. ЦК КПСС и Союз писателей на долгие годы лишили русскую литературу писателя, собиравшегося жить у себя на родине и работать вполне легально. Они не поняли, что свободная публикация в стране «Архипелага ГУЛАГ» укрепит их положение, а запрет разрушит и то, что им удалось ценой огромных усилий сохранить. Они не верили в магическую силу слова и поплатились за пренебрежение к ней. Солженицын разбил систему до основания — и не только в моральном плане. Он обнажил корни социалистической экономики и разгромил дикие представления о ней, создаваемые десятилетиями журналистами и литераторами, перечеркнув навечно все написанное адептами соцреализма. Из послевоенной прозы и поэзии почти ничего не удержалось.

Личные интересы, а не потребности общественного процесса и в первом, и во втором случае исказили судьбы крупных художественных произведений, затормозили гуманитарное развитие России как государства, ослабили антифашистский и антитоталитарный фронт и отрицательно воздействовали на конкретные жизненные события.