Дж. Д. Сэлинджер. Идя через рожь - Кеннет Славенски Страница 74

Тогда же, когда Сэлинджер налаживал жизнь в Корнише и пытался следить за перипетиями в «Нью-Йоркере», он получил известие, что «Космополитен» решил снова опубликовать его рассказ «Опрокинутый лес» в специальном юбилейном номере, посвященном «бриллиантовой» годовщине журнала. И хотя Сэлинджер не мог в данном случае апеллировать к законодательству, он просил журнал отказаться от этой идеи, но тщетно. Обладание правами на новеллу Сэлинджера стало слишком большим искушением для редакции «Космополитена», которая хотела снять свой урожай со славы писателя. Одновременно с рассказом она поместила небольшую справку об авторе (Сэлинджер, естественно, отказался прислать даже коротенькую автобиографическую заметку) и напомнила читателям, что владеет правами на два произведения Сэлинджера, «Опрокинутый лес» и «Грустный мотив», написанных до «Над пропастью во ржи». Сэлинджера особенно разъярило то, что, загнав это крохотное примечание в самый низ первой страницы, «Космополитен» обставил дело так, будто «Опрокинутый лес» — новое произведение.

Это был первый случай, когда Сэлинджер попытался запретить перепечатку одного из своих ранних рассказов, написанных до сотрудничества с «Нью-Йоркером». Прежде он этому не противился. Он даже отставил в сторону личную неприязнь и разрешил Уиту Бернетту шестью годами ранее напечатать «Затянувшийся дебют Лоис Тэггетт». Однако Сэлинджер испытал неприятное чувство, когда «Опрокинутый лес» впервые появился в 1947 году, и с тех пор не изменил своего к нему отношения. Теперь же, поглощенный сочинением цикла о семье Глассов, он менее всего желал выхода в свет своих старых произведений, которые могли бы сбить с толку читателя, войдя в противоречие с мыслью и структурой его нового творения.

Какими бы оправданными ни были протесты Сэлинджера против переиздания «Опрокинутого леса», этот инцидент предвосхитил тенденцию, вскоре ставшую навязчивой идеей. Отныне Сэлинджер все активнее противится тому, чтобы его не столь идеально отделанные рассказы отдавались на суд публике. Еще в 1940 году он заявлял, что испытывает ужасную неловкость, видя несовершенство своих былых литературных опытов. «Когда произведение закончено, — сказал он однажды, — мне как-то стыдно в него заглядывать; я словно страшусь увидеть, что не успел вытереть ему нос». Хотя, по правде сказать, Сэлинджер часто сожалел об утраченной непосредственности своих ранних рассказов. И тем не менее появление цикла о семье Глассов заставляло его стремиться к новому уровню совершенства. Начиная с 1956 года, ознаменованного бешеным успехом «Девяти рассказов» и выходом на сцену семьи Глассов, обещающим целую россыпь новых произведений, Сэлинджер прилагал все больше и больше усилий, чтобы спрятать свои ранние рассказы со всеми присущими им недостатками как можно дальше от глаз читателей.

Ни в одном творении Сэлинджера не проявилось так ярко его стремление к совершенству, как в «Зуи». Сэлинджер работал над «Зуи» полтора года, сходя с ума из-за каждого слова и каждой запятой. История сочинения «Зуи» — это целая эпопея, теснейшим образом связанная с политикой «Нью-Йоркера» и очень повлиявшая на личную жизнь Сэлинджера. То, как повесть была принята в редакции журнала при новом режиме Кэтрин Уайт, едва не положило конец сотрудничеству с ним писателя. А поглощенность работой была так велика, что едва не положила конец его браку.

Восьмого февраля 1956 года Сэлинджер получил свое ежегодное (обусловленное контрактом) жалованье от «Нью-Йоркера». Чек отправили его агентам вместе с запиской от Уильяма Максуэлла, где выражалось желание редакции опубликовать следующее произведение писателя. «Редакция была бы рада получить от него новый рассказ», — писал Максуэлл.

Сэлинджер действительно корпел в своем бункере над новой вещью. Но это был не рассказ. Писатель замыслил роман о семье Глассов. Идея написать второй роман родилась у него сразу по окончании «Над пропастью во ржи», но обстоятельства все никак не позволяли приступить к ее осуществлению. Теперь же, оборудовав себе место для плодотворной работы и придумав вдохновлявшие его образы героев, Сэлинджер почувствовал, что время наконец наступило. Его переписка 1956 и 1957 годов буквально пестрит взволнованными упоминаниями о новой книге. Из них также явствует, что повесть, ныне известная под названием «Зуи», рассматривалась автором как часть будущего романа.

Взявшись за столь масштабный труд, Сэлинджер попытался использовать тот же метод, что оказался таким успешным в случае с «Над пропастью во ржи». Он хотел сложить книгу из фрагментов, способных существовать совершенно самостоятельно. «Зуи» — замечательный тому пример. Хотя письма Сэлинджера не оставляют сомнения в том, что «Зуи» должен был стать в конце концов составной частью нового романа, поначалу он мог быть опубликован отдельно как продолжение «Фрэнни.

Сэлинджер почти закончил «Зуи» к середине апреля 1956 года. Он, правда, находил в нем массу недоработок и к тому же, наблюдая, какой хаос царит в «Нью-Йоркере», опасался, что повесть будет отвергнута. Основания для подобных предчувствий имелись довольно веские. «Выше стропила, плотники» были приняты без восторга.

Композиционное совершенство «Плотников» спасло их от нападок критиков, активно не принявших религиозного посыла повести. Как много лет спустя писал редактор «Нью-Йоркера» Бен Ягода, повесть «Выше стропила, плотники» заслужила признание благодаря тому, что «одержимость Сэлинджера святым Симором и остальными Глассами умерялась его приверженностью литературным и языковым ценностям». Сэлинджер понимал, что, поскольку в «Зуи» эта умеренность отсутствует, повесть должна вдвое превосходить Плотников» по литературным достоинствам, иначе критики п редакторы непременно разнесут ее в пух и прах.

Сэлинджер всеми силами старался завуалировать религиозное содержание «Зуи», но безуспешно. Даже если бы он сел и пишущую машинку, чтобы сочинить «любовную историю про украденную пару кроссовок», говорил он, все равно получилась бы религиозная проповедь. «Похоже, выбор материала никогда не принадлежал исключительно мне самому», — признавался он. Его вера настолько переплелась с его творчеством, что они теперь стали неразличимы. Вопрос состоял лишь в том, как публика воспримет подобный союз воображения и молитвы.

Когда Сэлинджер отдал «Зуи» «в редакторские руки» «Нью-Иоркера», повесть подверглась самому въедливому разбору. Обновленная редакция решила самоутвердиться, «обтесав» наиболее престижного автора в соответствии с мерками журнала. Повесть нашли слишком длинной и причудливой, ее персонажей — слишком претенциозными и идеализированными. Но самый главный недостаток усмотрели в том, что «Зуи» буквально пропитан религией. Редколлегия «Нью-Иоркера» не просто отвергла повесть, но отвергла ее единогласно.

В отсутствие Гаса Лобрано обязанность сообщить Сэлинджеру о вердикте легла на Уильяма Максуэлла, который постарался пощадить чувства автора, мотивировав отказ тем, что, согласно журнальным правилам, в нем не публикуются продолжения ранее опубликованных произведений. Однако истинная причина была очевидна, и Сэлинджер болезненно воспринял такой удар по самолюбию. Он долго и упорно работал над «Зуи», не помышляя о том, чтобы пристроить повесть куда-либо еще.

Писатель попал в затруднительное положение. От грандиозного замысла семейной саги о Глассах он отступаться не собирался. Отказ напечатать «Зуи», казалось, разрушил все его надежды. Имелись к тому же чисто финансовые соображения. «Девять рассказов» и «Над пропастью во ржи» продавались быстро и хорошо. Гонорары были приличные, однако не гарантированные. Сэлинджер владел собственным домом на девяноста акрах земли и только что провел большие работы на участке и в доме. У него были жена и маленький ребенок. И если бы «Нью-Йоркер» перестал его печатать, семье пришлось бы туговато.