Чечня рядом. Война глазами женщины - Ольга Алленова Страница 71

В конце 2007 года меня пригласили на международную конференцию по борьбе с терроризмом, которую проводила на Кипре Российская академия телевидения и электронных СМИ. Пять дней мы, российские и иностранные журналисты, а также представители силовых структур, органов власти и ученые, должны были говорить о способах борьбы с терроризмом. Первое же выступление депутата Госдумы, бывшего главы МВД РФ Анатолия Куликова совершенно выбило меня из колеи. Автор закона о противодействии терроризму господин Куликов говорил о том, что российские журналисты слишком толерантны – они боятся говорить о том, что терроризм в России имеет исламское лицо.

– Да, мусульмане не все террористы, – вещал господин Куликов. – Но большинство террористов – мусульмане. А у нас СМИ закрывают на это глаза и говорят, что терроризм не имеет лица.

В качестве примера господин Куликов вспомнил события в Нальчике 2005 года.

– После того как в Нальчике была осуществлена попытка захвата власти, оказалось, что в республике мечетей больше, чем где бы то ни было. В каждом селе – по четыре мечети! В университете девушек заставляли носить платок и осуществлять намаз. Вот поэтому мы упустили этот регион.

Мои иностранные коллеги были очень удивлены.

– Этот человек был российским министром? – переспрашивали они меня. – Разве в России ислам запрещен?

Мне пришлось краснеть, объясняя, что на самом деле так думают далеко не все россияне, что я была в Нальчике во время тех событий, о которых говорил генерал Куликов, и что теракт был вызван как раз не изобилием мечетей в этой республике, а тем, что эти мечети закрывали. А также тем, что всех, кто в эти мечети ходил, задерживали и избивали сотрудники МВД, в результате чего посещать мечети просто стало опасно. Я рассказала и о том, что в университете города Нальчика никогда никого не заставляли носить платки и творить намаз – наоборот, к тем, кто это делал, потом врывались в дома с обысками.

И еще я сказала, что власть в нашей стране любое событие умеет преподнести так, как это выгодно ей.

Потом ливанский коллега Сайед Каадо сказал мне: – Демократы убили больше людей, чем исламские террористы во всем мире. Терроризм не опаснее, чем государственная политика, оправдывающая войны и уничтожение одного народа другим. И терроризм – это следствие такой государственной политики, которая, по сути, является государственным террором.

И я снова вспомнила Грозный начала 2000 года. Женские трупы на улицах Грозного. Голодные дети и старики в подвалах. На улице – ни одного убитого боевика. Целью ковровых бомбардировок стали беззащитные жители Грозного, а не боевики. Несколько недель авиация бомбила один из городов своей страны, потому что такова была воля государства. Чеченский терроризм родился тогда, в голодном и сожженном Грозном. В ответ мы получили кровавые теракты – «Норд-Ост», взорванные смертниками самолеты, Моздок, Беслан.

Уже как следствие этого в России появилась другая болезнь – экстремизм, не менее опасный, чем терроризм. Агрессия в отношении «черных», первоначально воспринимавшаяся как некий новый и неизученный вирус, теперь поразила все слои общества. Многие мои знакомые – интеллигентные, образованные люди – часто при встречах всерьез пытаются убедить меня в том, что «скоро „черные“ захватят всю страну, насадят ислам и сделают русских рабами». Инородцы и иноверцы многими воспринимаются как серьезная угроза жизни и безопасности российского общества. И ряд политиков, пытающихся заработать дешевый авторитет, на этом спекулируют. Именно поэтому случились погромы в Кондопоге и Ставрополе. Сразу после межэтнических разборок в Ставрополе, которые российские правоохранительные органы предпочли сначала вообще не замечать, а представили как обычные бандитские разборки, я встретилась с ученым-этнологом Валерием Тишковым. Он объяснил, что ненависть к чеченцам и, как следствие, кавказцам вообще родилась именно в результате чеченских войн, на которых погибло много российских солдат. Снова и снова события возвращали меня к мысли о недопустимости войны, во имя чего бы она ни велась.

Чтобы оправдать войну, нас заставили поверить в то, что в Чечне живут одни бандиты, которых надо уничтожить. А потом, когда политические цели руководства были достигнуты, нас заставили поверить в то, что бандиты – это на самом деле раскаявшиеся борцы за свободу, которых ввели в заблуждение их криминальные лидеры. Только если в первом убедить население было легко, то во второе многие не поверили до сих пор. Вернувшиеся с чеченской войны парни по-прежнему видят мир черно-белым. Российский кинопрокат пополняется фильмами про чеченскую войну, где чеченцы – бандиты, а русские офицеры и солдаты – герои. Я не хочу спорить на тему героизма военных, выполнявших приказы и убивавших людей. Возможно, для кого-то они только герои. Возможно, для кого-то чеченцы – только бандиты. Но зачем об этом постоянно говорить в стране, которая инфицирована национализмом? Просто в искусстве все как в политике: и здесь и там есть люди, которые не брезгуют авторитетом, заработанным на пропаганде ксенофобии.

А может быть, это вообще такая глобальная политика страны? Ведь воспитание толерантности и уважения к другим народам делает общество сильным и адекватным, а таким обществом управлять сложнее. Легче управлять страной, у которой нет иммунитета к вирусу национализма.

Летом 2007 года я оказалась в Дагестане, в миротворческом лагере ЮНИСЕФ. То, что делает эта организация на Кавказе, достойно как минимум Нобелевской премии. Я видела детей войны, которых лечат от ненависти. Потому что только в этом возрасте человека легче всего вылечить от этой болезни. В лагере я поверила в то, что мир на Кавказе и в России вообще возможен, если ради этого хоть кто-то работает. И я долго думала, почему, кроме этой европейской организации, больше никого в России не волнует эта проблема. Может быть, ответ все тот же? Может быть, Кавказ, который не будут раздирать войны и противоречия между народами, – объединенный и сильный Кавказ – просто опасен для России, которая никогда не умела использовать его силу, а только делала его слабым и раздробленным? Если это так, то рано или поздно на Кавказе это поймут. И мне бы очень хотелось, чтобы в Кремле, всегда использовавшем Кавказ как разменную монету в достижении политических целей, это поняли раньше. Поняли и начали исправлять ошибки.