Патриарх Гермоген - Дмитрий Володихин Страница 71

Однако события развивались иначе.

Сигизмунд обставил отправку Владислава условиями, позволяющими оттянуть ее на неопределенный срок. Более того, он сам вознамерился принять от русских присягу и, следовательно, править Россией вместо Владислава. В октябре-ноябре 1610 года Гонсевский «…для большей безопасности… ввел в Кремль несколько сот немцев, вооружил их хорошо пушками, взял в полное свое управление ворота, стены и весь город… а участников заговора одних казнил, а к другим, из опасения волнений, должен был отнестись с послаблением и снисхождением». Уже с ноября в Москве принялась хозяйничать покорная Сигизмунду пропольская администрация во главе с боярином М.Г. Салтыковым. Боярское правительство утратило власть и влияние. Король раздавал направо и налево поместья и должности, как полновластный государь московский.

О королевских намерениях насчет Владислава, высказанных ясно, однозначно, в официальных документах, Москва узнала в начале декабря 1610 года, не позднее 6-го. О желании Сигизмунда занять место русского государя — самое позднее 30 ноября, за шесть суток до празднования Николина дня. Салтыков со своим приспешником Федором Андроновым явились к патриарху с требованием благословить крестоцелование на имя Сигизмунда, но потерпели неудачу. Тогда они привели к Гермогену формального лидера боярского правительства князя Ф.И. Мстиславского и повторили требования. Гермоген отказал им. Более того, в Николин день святитель собрал москвичей и добился у них отказа присягать Сигизмунду. Патриарх обличил криводушие поляков, ни во что поставивших прежние договоренности.

11 декабря был убит Лжедмитрий II. Через несколько дней об этом узнали в Москве.

Чуть погодя Сигизмунд известил, что готов отправить Владислава на царство, москвичам лишь надо набраться терпения. После того, как были нарушены основные русско-польские договоренности, это заявление прозвучало откровенным издевательством. В ответ патриарх отправил столь же издевательское послание.

Всё это — известия о смерти Самозванца, письмо короля с обещанием отправить Владислава а Москву и ответ патриарха — дела второй половины декабря 1610 года.

Очевидно, к декабрю 1610 года относится и собрание книжников, о котором рассказывает князь Хворостинин.

25 декабря по католическому стилю или 15-го по православному, поляки обнаруживают первые патриаршие грамоты, отправленные на юг — воинству, которым еще несколько суток назад управлял Тушинский вор. А уже в первых днях января 1611 года Гермоген встречает нижегородцев Пахомова с Мосеевым, сидя на разграбленном дворе, не имея ни бумаги, ни писцов. В этот промежуток уместились первый открытый конфликт патриарха с поляками и Салтыковым, «уличение» Гонсевским, первое ограничение свободы Гермогена, первый нажим на него — угрозы, разорение Патриаршего двора, отъем слуг.

Итак, самые ранние грамоты Гермогена, о которых известно из исторических источников, относятся к десятым числам декабря 1610 года. Затем, в конце декабря — начале января, главу Церкви лишили возможности писать. Но он снабдил представителей Нижнего Новгорода грамотами москвичей, смолян, а также дал устное благословение на сбор земского войска.

К 8 января 1611 года Гермоген вновь получил возможность писать. Вдогонку нижегородцам он отправил письмо, где подтверждал все то, о чем сообщил устно при личной встрече с Пахомовым и Мосеевым. 9 января другое письмо полетело к первым вождям начинающегося движения — Просовецкому, Черкашенину. Оба послания оказались в руках поляков, но Гермоген вряд ли ограничился только их отправкой, поскольку известна еще как минимум одна его грамота, сохраненная владыкой Рязанским и предъявленная впоследствии князю Хворостинину. Примерно тогда же — во второй половине декабря или первой декаде января — устно ли, письменно ли, патриарх побудил к действию и Прокофия Ляпунова. Возможно, именно ему было адресовано послание, оставшееся у рязанского архиерея.

Отчего же патриарх не составлял подобных посланий раньше?

По трем причинам.

Во-первых, оставалась надежда на то, что Владислав примет православие.

Во-вторых, Сигизмунд не высказывал явно своих притязаний на русский престол.

В русской дипломатической документации четко обрисованы побудительные мотивы Гермогена. Весной 1613 года, после того, как Земский собор избрал новым царем Михаила Федоровича Романова, к Сигизмунду III отправился гонец Денис Оладьин. Его бумаги среди прочего содержали ретроспективное изложение русско-польской борьбы. О событиях конца 1610 года говорилось следующее: Владислав не приехал, договорные статьи, скрепленные крестоцелованием Жолкевского, оказались отставлены, а пропольская администрация принялась «в Московском государстве всяких людей прельщати и приводити на то, чтобы всякие люди в Московском государстве целовали крест… Жигимонту королю мимо сына его Владислава королевича, и быти б Московскому государству под государем вашим Жигимонтом… к Польше и к Литве; а о сыне его о королевиче Владиславе все учали отказывать, что быть ему на Московском государстве не мочно. И видя такие злые дела, великий святейший Ермоген… разжегся во Христе верою и поборая по нашей истинной православной хрестьянской вере греческого закона, как… истинный пастырь наш и учитель, не хотя дать Богом избранного стада своего волком и хищником в разхищенье, тех изменников Михаила Салтыкова с товарыщи в их злых делех обличал, и многих от них, злодеев, и от Олександра Гасевского (Гонсевского. — Д. В.)…».

В-третьих, оставался в живых Лжедмитрий II — странный государь эфемерной южнорусской державы со столицей в Калуге. Куда, на какие освободительные подвиги, на какое стояние за веру звать его бойцов, когда их возглавляет мошенник, фальшивка?!

Московская знать, допустим, переписывалась со Лжедмитрием II еще в те времена, когда Василий IV оставался на троне. Так, в дневнике литовского военачальника Яна Петра Сапеги имеется запись, прямо свидетельствующая о тайных сношениях между Москвой и Калугой в конце июня 1610-го: «В тот же день… Е[го] М[илость] царь (Лжедмитрий II. — Д. В.) получил известие из Москвы от патриарха и других бояр, сообщавших о большой расположенности всех к Е[го] М[илости] царю». Речь идет о «тушинском патриархе» — митрополите Филарете (Романове), который в ту пору находился в столице. Настоящий же патриарх до последней крайности честно поддерживал государя Василия Ивановича. Мог ли он вести переписку с бывшими тушинцами после падения Василия IV, но до смерти Лжедмитрия II? Теоретически — да, мог. Армия Самозванца включала в себя некоторое количество немецких наемников, литовцев, татар, черемисы, однако основная ее часть состояла из русских православных людей — паствы Гермогена. Там хватало, конечно, отпетых злодеев, в основном из казаков, давно не веривших ни в Бога, ни в беса. Но казаки бывают разные: даже в ту неистовую пору и даже среди самого антигосударственного элемента Смуты встречались люди большой веры. Кроме того, под стягами Лжедмитрия шли не только казаки, но и дворянские сотни, а предводительствовал ими знатный человек, князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой. Стоит приглядеться к одному нюансу: первое послание Гермогена изо всех, нам известных, поляки перехватили 15 декабря. Между тем известие о гибели Лжедмитрия могло дойти в Москву в самом лучшем случае дня за три-четыре — при большом поспешении. Выходит, Гермоген должен был отреагировать на эту весть моментально, его враги столь же быстро доложить Гонсевскому, а он сей же час отрядить конный отряд на перехват, чтобы патриаршая грамота попала в руки поляков на четвертый день после смерти Самозванца. Возникает сомнение: так ли быстро сел за письмо Гермоген? Или, может быть, он давно имел связи с кем-то из формальных сторонников Самозванца, давно переписывался с ними и в решающий момент мог рассчитывать: с этой стороны беда не придет, скорее, оттуда стоит ждать помощи? Ушел Лжедмитрий, освободив руки людям, которые давно искали другого руководства, так надо действовать! Впрочем, лучше оставить это предположение в ранге гипотезы — нечем его доказывать.