Смутное время. Марина Мнишек - Нина Молева Страница 70

— Но почему вы не дали мне даже взглянуть на покойного?

— В этом не было необходимости. Он обманул тебя так же, как и нас. Ты не могла хотеть, государыня, проститься с обманщиком.

— А уж это, боярин, мне решать — хотела я или не хотела. Ночным временем…

— Это было так же опасно, как и в белый день.

— Вы уже похоронили его?

— Как сказать тебе, государыня…

— Не похоронили? Что вы с ним сделали? Где он?

— Ты помнишь, государыня, эту страшную гуляй-крепость, которую он придумал? С пушками и на колесах.

— Еще бы! Он собирался с ней в поход на татар.

— Его тело… его тело сожгли вместе с гуляй-крепостью… около деревни Котлы. Прах разнес ветер.

— Боже! Без отпевания? Без панихиды?

— Ворам не полагается панихида.

— Вы же только что искали его милостей, заискивали перед ним.

— Мы не знали…

— И узнали за один день? Во всем разобрались? Во всем удостоверились? Тогда скажи, боярин, в чем?

— Все сошлось на том, что это был беглый монах Гришка Отрепьев. Расстрига. Бежавший из Москвы. Из Чудова монастыря.

— Мне надо повторять, что это выдумка царя Бориса Годунова? Если мой супруг действительно был когда-то монахом Чудова монастыря, вот этого самого, кремлевского, под окнами дворца, как мог он решиться вернуться сюда в новом обличье и не побояться быть узнанным первым встречным? Что его спасало от знакомых? Чудо? Или заведомая ложь придуманной царем Борисом истории?

— Но один беглый монах со всей достоверностью утверждал…

— Еще один беглый монах! Или иначе — и именно беглый монах, разоблачающий другого беглого монаха. А вся остальная братия? Монахи? Настоятель? Верующие, так часто посещающие монастырь? Почему среди них не нашлось свидетелей? Тебе это не кажется странным, боярин?

— Не я один поверил свидетельству.

— Не ты один, а все, кому такое лжесвидетельство было с руки, не правда ли? На моей родине все знали эту сказку и не собирались ей верить. То время, на которое приходились странствия вашего беглого монаха, мой супруг находился в Польше, на глазах у самых почтенных наших магнатов, занимался в школах, участвовал в диспутах. Как это могло быть?

— Но ведь он же не захотел предстать перед присланным царем Борисом представителем семьи Отрепьевых?

— Да как такое могло прийти в голову, чтобы царевич явился перед паршивым дьячишкой, осмелившимся выносить о нем свой суд?

— Тем не менее проще было согласиться на эту встречу и рассеять все сомнения.

— Рассеять? Ты собираешься шутки шутить, боярин? Кого бы ни увидел посланный царя Бориса, он признал бы его своим родственником. Разве не за этим его направили с полным почетом и охраной в Польшу? Что же ты молчишь, боярин? Отвечай!

— Мне трудно возражать тебе, государыня, я не занимался этим розыском.

— Но ты безоговорочно повторяешь его выводы? Не сомневаясь?

— Но, государыня, вряд ли тебе дано знать все подробности…

— Какие именно? То, что покойный государь Дмитрий Иванович был книжником? Что он был силен в науках исторических и философских? Что он мог дискутировать с патерами на латинском языке? Что умел обращаться с лошадьми, как положено дворянину? Что знал условия царской охоты, а это не так просто, боярин, и я не уверена, что многие на Москве могли сравниться с покойным.

— Ты так защищаешь Самозванца, государыня, потому что имела несчастье сочетаться с ним законным браком. Но теперь его нет, и ты свободна вернуться к достойной тебя по твоему происхождению жизни. Конечно, не в Московии, которую ты, впрочем, не могла успеть ни узнать, ни полюбить. Но в Польше…

— В Польше? Ты уже начинаешь распоряжаться моей жизнью, боярин? Не поторопился ли ты? Не замахиваешься ли на то, что тебе по твоему чину не дано?

— Я просто подумал…

— Думают самодержцы. Цари и короли! Еще не хватало, чтобы это делали бояре и шляхта!

— Но Василий Иванович — царь, и он полагает…

— Царь! Кто же успел его выбрать? Шляхта? Боярская дума? Кто?

Когда тело Димитрия убрали, в ту самую ночь в окрестностях Москвы содеялось великое чудо, ибо все плоды, как злаки, так и деревья, посохли, словно они были опалены огнем, да и так было на двадцать миль вокруг Москвы, да и вершины и ветви сосен, которые все время, и зимой, и летом, бывают зелеными, повысохли так, что жалостно было смотреть.

Того ради московиты говорили, что он (Димитрий) и мертв, но его душа с помощью дьявола творит чары, поэтому почли за лучшее сжечь его тело и, отыскав, взяли его, а также крепость, которую он повелел зимой выставить для потехи на лед и которую прозвали чудищем ада, и отвезли за Москву на речку Котел и там сожгли и прах развеяли по ветру, и полагали, что, совершив все это, будут жить без страха и заботы.

Затем по всей стране наступил жестокий мороз, который также погубил большую часть плодов, так что они и не знали, что сказать, ибо он (Димитрий) уже был сожжен; и они глядели друг на друга, не ведая, по какой причине это случилось.

Исаак Масса. «Краткое известие о Московии в начале XVII в.»

— Марыню! Цуречко кохана! Наконец-то!

— Ясновельможный отец плачет? Как можно!

— Я не надеялся с тобой увидеться. И вот теперь — что же с нами будет теперь?

— Господь Милосердный не оставит нас.

— Ты не была никогда особенно набожной, цуречко. Ты и впрямь рассчитываешь только на Божье произволение?

— На что же еще?

— С тобой кто-нибудь из бояр говорил, Марыню? Тебе что-нибудь предлагали?

— Я не пожелала выслушивать никаких предложений.

— Но ведь надо искать выход из нашего положения. Жить под охраной, в чужом городе. Без гроша в кармане…

— У ясновельможного отца снова нет денег, или это только жалоба по привычке? Ясновельможный отец знает, у меня нет больше супруга, который мог бы выполнять все мои желания.

— Но ты унесла хотя бы из дворца свои драгоценности?

— Ясновельможный отец, видимо, не знает, что и как происходило во дворце. Чернь громила и грабила все, что попадалось под руку. Но прежде них это начали делать, бояре.

— Да, да, понимаю, что пришлось тебе пережить, но драгоценности…

— Никаких драгоценностей нет.

— Ты не захватила даже своей шкатулки?

— Когда вокруг издевались над моими горничными и дамами. Когда с них срывали платья. Когда…

— Но ведь ты же ушла, и ни один волос с твоей головы не упал. Выходя из спальни, можно было…

— Нельзя! И не будем больше говорить об этом.