Крещение Руси. От язычества к христианству - Владимир Петрухин Страница 7

«Повесть временных лет» начинается с вопроса «Откуду есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуду Руская земля стала есть». Собственно «начало» Русской земли также описано в «Повести временных лет» дважды. Первый раз — под 852 г. (ошибочно вместо 842), открывающим историческую — датированную — часть летописи: «в лето 6360 (от сотворения мира) начал Михаил царствовать, начала прозываться Русская земля. О сем узнали, ибо при сем царе приходила Русь на Царьгород, как пишется в летописаньи греческом». Второй раз о начале государства — Русской земли говорится под 862 г. в легенде о призвании варяжских князей: «И от тех варяг прозвася Руская земля». Значимость царствования Михаила III для начальной летописной традиции заключалась не только в том, что при этом царе русь была впервые упомянута в хронографе — вошла во всемирную историю: это упоминание «безбожной руси», угрожающей Божественному граду, само по себе было малопрестижным. Само царствование и имя Михаила было знаменательно для начальной русской (и славянской) истории — имело, помимо «исторического», символический смысл, настолько самодовлеющий, что неточные расчеты времени этого царствования повторялись в разных списках летописи, и сетка «временных лет», которые начинались «от Адама» и доводились до правления Михаила и первых русских князей, «сбивалась». Символический смысл имени заключался в том, что Михаилом именовался (уже в ветхозаветном пророчестве Даниила) последний праведный князь, царство которого будет предшествовать концу света. Этот сюжет — последнее царствование Михаила — подробно трактуется в апокрифическом «Откровении Мефодия Патарского», одном из источников «Повести временных лет».

Византийские историки — сторонники императоров Македонской династии, основатель которой Василий I сверг Михаила III, — создали непритязательный портрет этого царя, несамостоятельного правителя, пьяницы и даже святотатца. Но для древнерусской традиции суть его царства была в ином: Новгородская первая летопись перед описанием похода руси 860 г. отмечает, что при Михаиле и матери его Ирине (ошибочно вместо Феодоры) было возобновлено православное «поклоняние иконам» — отвергнута ересь иконоборцев. Таким образом, действительно наступило праведное царство. Поход руси оказался как бы вписанным в эсхатологический контекст этого царства: народ рос явился под стены Царьграда, реализуя пророчество Иезекииля о Гоге в стране Магог, князе Рос — таким этот народ предстает в посланиях патриарха Фотия, свидетеля похода 860 г. Но в летописной традиции этот эсхатологический контекст обернулся началом истории нового народа, и это была не просто «инверсия» византийских эсхатологических мотивов: при Михаиле III были призваны в славянские земли Кирилл и Мефодий — славяне обрели христианское просвещение.

В «Повести временных лет» это событие опять таки связано со «сбоем» в хронологии — миссия, начавшаяся ок. 863 г., описана под 898, и этот «сбой» непосредственно связан с общей концепцией летописца. Ему нужно было увязать дунайскую (моравскую) историю славян, получивших Священное Писание от Кирилла и Мефодия, с историей Руси, «прозвавшейся» с приходом Олега в Киев в 882 г. (по летописной датировке): в качестве естественной «связки» днепровской истории Руси и дунайской истории славян было использовано известие о походе угров-венгров из Поднепровья в Паннонию. Сама дата — 898 г. — могла быть связана с венгерским походом 899 г. в Италию — Влашскую землю, что согласовывалось с летописным преданием об изгнании франков (волохов-влахов) уграми из Подунавья. Но для летописца важнее были собственно древнерусские реалии. Здесь не всуе упоминалось и урочище Угорское, на котором стоял Олег, а потом угры под Киевом. Результатом этого построения стало включение еще «безбожной» Руси в ход священной — христианской — истории, в которой Мефодий — первоучитель славян — оказывался наследником Андроника, посланного епископом в Паннонию (Иллирик) самим апостолом Павлом. «Так что и нам Руси учитель есть Павел (вспомним цитату из послания Фотия), понеже Учил есть язык словенский и поставил есть епископа и наместника по себе Анроника словенскому языку. А словенскый язык и русский одно есть, от варяг прозвались Русью, а сначала звались словене», — повторяет летописец слова варяжской легенды.

Хотя повествование о походе руси на Царьград в царствование Михаила III и призвании варяжских князей относится к «исторической» — датированной части летописи, оно не лишено библейских реминисценций. Давно обнаружены библейские мотивы в варяжской легенде: усобицы, предшествовавшие призванию, напоминают о неурядицах в Израиле эпохи судей, когда сыновья Самуила «не ходили путями его», и старейшины Израиля просили Самуила поставить над ними царя. Более того, последовательность сюжетов расселения славян, обретения ими своей земли и призвания правителя повторяет композицию Библии. В итоге композиция «Повести временных лет» воспроизводила традиционное деление библейских книг на Пятикнижие Моисеево (в частности, сюжеты Бытия и Исхода — заселения славянами своих земель) и «исторические» книги. Царствование Михаила не просто отмечало этот «исторический» рубеж: подобно тому, как русские князья стали наследниками Хазарии, Русская земля претендовала на свое место в христианском мире — и отнюдь не на то место «северных варваров», которое было уготовано Руси византийской («ромейской») традицией. В летописном изложении уже победитель Олег под стенами Царьграда представлялся грекам не как языческий князь, а как святой Димитрий: это характерное для древнерусской традиции замещение (в греческой традиции покровительство св. Димитрия спасло Солунь от осаждавших город славян) ставила «новый народ» (так уже принявшие христианство русские именуются в «Повести временных лет»), наделенный благодатью, выше «ветхого», чье царство — даже священное царство Михаила — было преходящим.

Наконец, в послании Фотия крещеная русь объявляется подданными и гостеприимцами ромеев — греков. Это традиционное для имперских амбиций ромеев отношение к народу, принявшему крещение из Константинополя, как к своим подданным, сильно осложняло и без того не слишком успешную миссионерскую деятельность Византии. Русь не считала себя подданной империи, что ясно показали последующие через 40 лет события — поход Вещего Олега на Царьград.