Шаман. Скандальная биография Джима Моррисона - Анастасия Руденская Страница 7

Джим неподвижно лежал на полу, глядя в потолок и отрешенно улыбаясь. На этот раз доза оказалось достаточной для того, чтобы улететь мгновенно. Ждать почти не пришлось. Тело стало совсем легким, почти невесомым. Ему казалось, что он парит над землей. Сквозь туман он увидел обеспокоенное лицо Памелы. Она склонилась над ним, прикоснулась холодной ладонью к его разгоряченному лбу.

— С тобой все в порядке? Где ты?

Джим хотел засмеяться, но смех не выходил. Лицо скорчилось в странной гримасе. Язык непослушно коверкал слова. С огромным трудом Джим произнес:

— Мне хорошо. Так хорошо, словно я умираю. Словно все это со мной в последний раз. Я… счастлив. — Джим закрыл глаза.

Памела все еще стояла над ним и внимательно изучала это любимое, такое знакомое лицо. Сейчас оно казалось ей чужим и нехорошим. И эта застывшая улыбка на его губах больше походила на каменную ухмылку.

— Разве ты счастлив только там? Разве ты не любишь жизнь? Настоящую, простую жизнь… Где светит солнце, поют птицы, играют дети. Для чего ты постоянно убегаешь и прячешься в своих снах и видениях? Ответь!

Но Джим молчал. Его не было в этой комнате, в этом доме. Он летал где-то в других измерениях, и это казалось ему счастьем.

Царь Эдип и Король-Ящерица

До сих пор он не мог объяснить себе, что нашло на него в ту ночь, и какая сила руководила им. Иногда он начинал видеть себя как будто бы со стороны и не мог руководить собой, иногда с ним это случалось. Так было и в тот момент. Он пел песню «Эдип» и внезапно с его губ сорвалась роковая фраза, погубившая и одновременно прославившая его: «Отец? Да, сынок? Я хочу убить тебя! Мама? Я хочу тебя трахнуть!». Толпа негодовала, администрация клуба, где они выступали, потребовала прекратить концерт. Джим помнил, с каким фееричным позором и скандалом они были выгнаны. Его невероятно забавляла злоба и ругань, чуть не завязалась драка…

Адреналин выбрасывался в кровь с утроенной силой. Джим взял бутылку самого крепкого коньяка и, сидя в луже прямо перед клубом, торжествовал, запивая свой триумф горьким алкоголем. Он орал вслед прохожим: «Я король, мать вашу! Я Король Ящерица, я все могу!», и ему было абсолютно плевать, кто и что о нем думает.

Вперед и только вперед!

— Он оставил свой телефон. Что делаем, парни? — Звоним. И соглашаемся, — уверенно сказал Джим.

— Но тогда мы станем зависимы от этого мужика — недоверчиво протянул Робби.

— Если мы не станем зависимы от этого мужика, мы станем независимыми и никому не нужными. Просек? Двери одна за другой закрываются, а время не ждет. Или ты собираешься до старости играть на квартирниках для кучки людей? Нам нужны толпы, полные залы, стадионы.

Повисло напряженное молчание.

— Итак, — вздохнул Джим, — Вы как хотите, а я звоню.

— Ты ставишь условия, старина? Вроде бы мы все договаривались делать вместе…

— Я просто реально оцениваю ситуацию. Без меня вам не выплыть.

Рей, Джон и Робби переглянулись.

— Хорошо, звони. Посмотрим, что из этого выйдет.

Через два дня на белом бланке контракта стояло пять подписей — Джона Денсмора, Робби Кригера, Рея Манзарека, Джима Моррисона и Пола Ротшильда.

На взлетной полосе

Ротшильд всерьез занялся продвижением «Дорз». Один за другим он организовывал концерты, размещал рекламу, договаривался о телевизионных эфирах. Уже спустя три недели с момента заключения договора, песни «Дорз» стали появляться на радио. Пол сделал огромную ставку на ребят, и ему не хотелось проигрывать. Он работал на группу, группа работала на него. Корабль по имени «Дорз» стремительно несся среди бушующего океана к зеленому острову. Острову успеха, признания и славы. В рамках пиар-компании группы была организована пресс-конференция для журналистов из лучших изданий. Сыпались вопросы, отскакивали от зубов заранее приготовленные ответы, стреляли вспышки фотоаппаратов. Джим едва успевал улыбаться в нацеленные на него объективы. На секунду ему стало дурно, закружилась голова, в глазах потемнело. Захотелось выбежать из этого тесного и душного зала и заорать. Но он прекрасно понимал, что пока еще не настолько знаменит, чтобы позволять себе подобное поведение. Поэтому, вцепившись мертвой хваткой в подлокотник кресла, он продолжал устало, небрежно, но вежливо отвечать на глупые вопросы и натянуто улыбаться.

Мои родители погибли в автокатастрофе

Сквозь туманную завесу до него издалека долетели слова:

— Мистер Моррисон, что вы расскажете о своей семье?

— Моя семья — это я и Дорз. Кроме нас ничего нет.

— А как же Ваши родители?

В сердцевине раскалывающейся головы будто взорвалось что-то и больно обожгло. Он вспомнил маму, заботливо поправляющую ему одеяло перед сном. Вспомнил отца, учившего его плавать. Вспомнил их небольшой и аккуратный дом, свою крохотную комнатушку, забитую пластинками, дневниками, нотными листами и тетрадками с текстами. Вспомнил ту ночь, когда ушел из дома. Пощечину отца, крик матери, свои беспомощные слезы под дождем. Пару секунд промолчав, он очнулся и очень сухо произнес:

— Мои родители погибли в автокатастрофе.

Верхом на урагане

Они неслись на бешеной скорости по пустому шоссе. За рулем был Джон Денсмор, самый трезвый из «Дорз». Орала музыка, ром лился рекой, смех не утихал. Четыре ярко накрашенные девицы в коротеньких юбочках пьяно улыбались и подпевали. Та, что сидела на коленях у Джима, то и дело пыталась заткнуть ему рот слюнявым поцелуем. Моррисон был одновременно здесь и где-то совсем далеко отсюда. В его голове крутилась мелодия «Riders on the storm»: «Верхом на урагане, в дом, где мы рождены, в мир, куда мы брошены, как пес без кости, одинокий актер, оседлав ураган». Джим закрыл глаза и представил, что машина летит над пропастью, и все они рискуют жизнью.