Красный шторм. Октябрьская революция глазами российских историков - Егор Яковлев Страница 7

Правда, тут надо оговориться, что и немцы не дремали: их подводной лодке удалось потопить крейсер «Паллада», сравнимый с «Фридрихом Карлом». И это при том что команда «Фридриха Карла» спаслась, а «Паллада» погибла со всем экипажем. Таким образом, описывать начало Первой мировой на море как сплошную удачу России все же не стоит.

Впрочем, если говорить об успехах, то самым громким оказался случайный успех…

Это не важно, я считаю, что в любой случайности есть закономерность.

Несомненно. Имеется в виду гибель немецкого крейсера «Магдебург», который выскочил на камни из-за навигационной ошибки. Вообще крейсер был «больной» изначально, потому что из трех машин одна была бракованная, и он не мог развить проектной скорости.

Как-то нетипично для немцев.

Существует стереотип, будто немцы дисциплинированны, технически развиты, у них все работает, а вот у нас, лапотников, все веревочкой подвязано. Это иллюзия. У немцев тоже хватало технических накладок. Конечно, средний уровень немецкой промышленности был выше, чем русской, в то время, это несомненно. Но средний уровень — это средний уровень, и отклонения в обе стороны могут иметься всегда. «Магдебург» потому и держали на Балтийском море, что он не мог принести пользу в борьбе против англичан на Северном. Ну, и экипаж был, видимо, подобран из офицеров похуже. В общем, 26 августа 1914 года он налетел на камни у острова Оденхольм в Финском заливе.

Когда немцы покидали крейсер из-за приближения русских судов, то штурман не смог уничтожить сигнальные книги, в которых находились переговорные коды. Они представляли собой группы из трех букв или цифр (могли сигнальными флагами показываться или по морзянке передаваться), и каждая такая группа означала слово или понятие. Двадцать пять букв латинского алфавита и десять цифр — это в сумме 35 символов. Возводим в третью степень — получается более 40 тысяч комбинаций, которые позволяют шифровать толковый словарь практически любого языка. Расшифровать коды было довольно сложно, потому что в случае опасности знаки и значения легко менялись. К примеру, мог вводиться какой-нибудь коэффициент, который смещал группы из букв и цифр относительно словаря, и дешифровщикам приходилось начинать с нуля.

Добыть сигнальную книгу вражеского флота было исключительным успехом. Одну такую книгу наши моряки нашли на палубе. Она была завалена сигнальными флагами, видимо, кто-то бежал выбрасывать ее за борт и уронил. Еще один экземпляр нашли на дне русские водолазы, когда обследовали «Магдебург»: по легенде, ее обнимал немецкий сигнальщик, который вместе с ней и утонул. Но обычно такие истории плод воображения. Второй экземпляр нашли, но хватило бы и одного.

Русские так обрадовались, что послали об этом радиограмму командованию открытым текстом. По этому поводу у Эссена состоялся нелицеприятный разговор с адмиралом Адрианом Непениным, который в то время возглавлял службу связи Балтийского флота. И Эссен, и Непенин не стеснялись нецензурно выражаться, последний вообще славился тем, что мог безостановочно шпарить на непечатном языке. И когда Эссен начал ему выговаривать, Непенин, по рассказу одного из офицеров, только развел руками и бросил короткую фразу, которую можно «перевести» на литературный язык как «Да, прокололись».

К счастью, немцы не перехватили радиограмму и до 1918 года так и не знали, что их сигнальная книга оказалась в руках русских. Наше командование тут же передало эту информацию англичанам, которые пришли в восторг. Правда, справедливости ради замечу, что мне неизвестно о каких-либо успешных операциях, основанных на расшифровке немецких сообщений. Тем не менее история с «Магдебургом» по праву считается военным успехом русского флота.

Кстати говоря, пленный экипаж крейсера после этого держали под особо строгим контролем: его отправили на Дальний Восток в Хабаровск. Один из офицеров «Магдебурга» все же бежал, и это вызвало переполох: боялись, что он знает про обнаружение русскими сигнальных книг и может выдать эту тайну соотечественникам. Его долго искали и поймали уже в Китае.

Если говорить о других успехах Балтийского флота, то нужно упомянуть о поддержке приморского фланга сухопутных войск в Прибалтике. Этот вопрос появился на повестке дня после великого отступления, когда фронт к августу 1915 года откатился до Риги и там начались позиционные бои. Возникла проблема — поддержка флотом сухопутной армии.

Важно отметить, что перед Первой мировой войной никто в Европе не рассматривал такую возможность. Флот и армия существовали в параллельных вселенных и готовились вести войну абсолютно независимо. Во Франции флот должен был помочь армии перевезти из Алжира некоторое количество войск, в Англии — обеспечить переброску английского корпуса на континент. На этом взаимодействие заканчивалось.

Особенно болезненно идею взаимодействия с сухопутчиками воспринимали моряки. Это было связано с процессом перехода от паруса к пару. Тогда сухопутные теоретики стали писать, будто флот уже ничем не отличается от армии, а маневрирование эскадрой ничем не отличается от маневрирования батареей полевой артиллерии. Вывод: смысла в существовании самостоятельного флота вообще нет. Естественно, моряки всего мира тут же встали на дыбы и начали доказывать, что это не так. Отзвуки той дискуссии слышны в скепсисе морских офицеров относительно сотрудничества с армией.

Между тем такое сотрудничество становилось необходимым. Например, если бы в 1914 году немецкий флот серьезно взялся помогать армии при взятии Антверпена, то город можно было принудить к капитуляции раньше. Соответственно, получилось бы раньше высвободить немецкие войска (целых два корпуса) и перебросить их на Марну, где, по сути, решалась судьба войны. Сделано этого не было — и история пошла тем путем, которым пошла.

В России вопрос о взаимодействии продвинулся немножко дальше, ведь еще накануне Первой мировой войны было решено, что приморские крепости следует передать морякам. Правда, реально передали не все. Зато одну новую крепость у нас стали строить как чисто морскую. Она называлась морская крепость императора Петра Великого. В нее планировали превратить Таллин-Ревель. Для береговых войск даже придумали особую форму, сочетавшую элементы флотской и сухопутной.

А в 1915 году пришлось решать вопросы уже конкретного взаимодействия армии и флота. Канонерские лодки и эсминцы стали действовать совместно с сухопутной армией, обстреливать немецкие позиции, и делали это успешно первыми в мире.

Кроме того, появились морские батальоны на сухопутном фронте. Впервые это произошло на Кавказе. Когда в 1914 году началась мобилизация, оказалось, что у нас в запасе слишком много матросов и им просто нет места на кораблях. Поэтому из них сформировали несколько батальонов и отправили в Батум, в Михайловскую крепость. Потом такие батальоны появились на Балтике, причем их использовали как штрафные части: туда отправляли моряков, которые в чем-либо провинились, и Павел Ефимович Дыбенко, известный лидер революционных матросов, одно время воевал в таком морском батальоне под Ригой.

А самой экзотической морской частью на суше был, конечно, конно-пулеметный отряд Балтийского флота при Кавказской туземной конной дивизии. Это были моряки в седлах. Видимо, командование решило, что быстро освоить пулемет кавказским кавалеристам не удастся (тогда он считался очень сложным механизмом, для обращения с которым нужна недюжинная техническая подготовка, а моряки как раз способны разобраться в любой машине). Конные пулеметчики носили форму кавказской конной дивизии — черкески с газырями, но при этом погоны с трафаретом БФ (Балтийский флот). Данный отряд принимал участие во всех боевых действиях «дикой дивизии». Командовал им морской офицер Жерар де Сукантон, потомок французских эмигрантов времен Великой французской революции.