Охота на банкира. О коррупционных скандалах, крупных аферах и заказных убийствах - Александр Лебедев Страница 7

Дефолт СССР, о котором я предупреждал, вскоре случился. Это произошло 28 ноября 1991 года, когда Внешэкономбанк прекратил операции и фактически объявил себя банкротом. Еще через неделю в Беловежской Пуще руководители России, Украины и Белоруссии объявили о роспуске Советского Союза, а 25 декабря Горбачев выступил по центральному телевидению с прощальным обращением президента СССР к согражданам.

Как заработать миллиард и остаться честным человеком

В начале 1992 года, будучи уже подполковником, я вернулся из, как принято говорить, продолжительной загранкомандировки. Точнее, не вернулся, а отозвали: высокопоставленный «чистый», но тесно связанный с нашей службой дипломат безосновательно приревновал ко мне свою жену, сообщил, что я потерял какую-то бессмысленную несекретную бумагу, и по моему поводу началась проверка. Бумагу он отдал мне сам с разрешением ссылаться на нее на открытой конференции, где я ее… прочитал.

Перед отъездом я за два дня написал огромную телеграмму, страниц на 15, – о том, как строить экономическую разведку, какие в ней должны быть направления, какие подразделения, какие вопросы она должна решать, как готовить кадры и т. д. Это был ответ на запрос. Как выяснилось, записка попала к вновь назначенному директору Службы внешней разведки Евгению Примакову. Он, как человек внеклановый, попросил меня разыскать. Через три дня после возвращения я был в его кабинете.

Примаков немного знал меня по прошлой жизни – я дружил с его дочкой и бывал у них дома. «Здравствуйте, Саша! Вот я вашу телеграмму читаю, – перед ним действительно лежит моя телеграмма, вся исчерканная, обклеенная стикерами, помеченная разными фломастерами. – Мы два часа вчера эту телеграмму обсуждали. А чего вы грустный такой?» Я объясняю, что меня подозревают в абсурде. Примаков час обсуждает тему и в конце беседы звонит начальнику управления: «У вас там недоразумение по Лебедеву? Просьба доверять ему, он толковый и дисциплинированный сотрудник». Предлагает мне либо генеральскую должность – возглавить службу внешней экономической разведки, либо возврат в Лондон. «Знаете, Евгений Максимович, – говорю. – Я с вашей легкой руки попаду в очень сложную интригу. Если какой-то подполковник получит генеральскую должность в новом управлении, меня тут же начнут гнобить. И вы меня не прикроете. Я уеду еще месяца на три, а потом уйду со службы – в бизнес». Примаков резюмировал: «Воля ваша».

Собрал я вещи и уволился со службы. На тот момент у меня были честно накопленные 500 фунтов и машина «Вольво» 1977 года выпуска с левым рулем. Родная столица, превратившаяся в огромную барахолку, представляла собой унылое зрелище. Но я смотрел на жизнь сквозь розовые очки. У меня не было опыта жизни и выживания в условиях капитализма с советским лицом. Мне казалось, что каждый может стать успешным бизнесменом. Реальность оказалась куда печальнее.

Фирма, которую мы организовали с Андреем Костиным, советником посольства в Лондоне, называлась «Русская инвестиционно-финансовая компания» (РИФК). Мы брались за все, что только приплывало. Занимались, как было принято на заре капитализма, всем подряд – недвижимостью, консалтингом, торговлей. В основном неудачно. Например, купили вагон женской обуви из Южной Кореи, а она вся оказалась на одну ногу и 34-го размера. В другой раз взяли партию телевизоров, которые не работали. Хотели поставлять колючую проволоку из наших мест лишения свободы для войск ООН в Могадишо, но она не подошла – как выяснилось, советская колючая проволока не соответствует современным стандартам. Но небольшие деньги, десятки тысяч долларов в год, мы все-таки зарабатывали.

РИФК тогда арендовала офис у медицинского управления МВД в подвале полуразрушенного исторического особняка архитектора Казакова на Петровке, 23, – через дорогу от столичного милицейского главка. Все свои скудные доходы, что-то порядка 40 тысяч долларов, мы потратили на ремонт особняка. Пока шел ремонт, сидели в подвале, без туалета и отопления – зимой обогревали помещение тепловой пушкой. Когда же наконец модный евроремонт был закончен и мы переехали во флигель, пришли бандиты в татуировках и сказали: «Нас прислали менты, чтобы вы отсюда валили». За ними приехал замминистра внутренних дел с говорящей фамилией Страшко и лично проследил за тем, как нас будут оттуда выселять. Ни копейки, конечно, не вернули.

Черная полоса растянулась на несколько лет. В какой-то момент у меня опустились руки, и даже учение Фрейда о мучениях души по пути к счастью не помогало. Я садился на диван и смотрел в одну точку, остро ощущая собственную бесполезность. Ничего не хотелось, только исчезнуть… «Ничего не хочется? А курить?» До этого бросить курить у меня не получалось, в день уходило по паре пачек. «Ничего не хотения» хватило, чтобы избавиться от вредной привычки. До сих пор стараюсь использовать свои депрессивные состояния (а они случаются) для мобилизации скрытых резервов и самосовершенствования.

В конце концов в 1995 году госпожа Удача повернулась ко мне лицом. Мы тогда консультировали Сергея Родионова в банке «Империал». Я много кому предлагал заняться откупом суверенных долгов на внешних рынках, но никто не знал, что это за зверь, и не верил, что там можно неплохо заработать. А Родионов заинтересовался предложенной мною сделкой по покупке так называемых Brady bonds – облигаций, названных по имени Николаса Брейди, министра финансов США. Это были долги Мексики, Венесуэлы, Нигерии и Польши, подверженные весьма серьезным колебаниям.

По моему совету «Империал» купил этих бумаг на семь миллионов долларов и за полгода заработал три миллиона (потом они уже без меня пытались играть в эти игры, но крупно «влетели»). Мы получили неплохую комиссию – примерно полмиллиона баксов. Что делать с таким баснословным, как мне казалось, гонораром? Часть потратили на поездку на яхте в Греции, состряпали пару офшоров… Больше всего тогда зарабатывали банкиры, и я решил купить за 300 тысяч долларов у Олега Бойко один из его многочисленных карликовых «банчков». Название было красивое – «Национальный резервный банк» (НРБ). Фактически это была просто лицензия, никаких реальных активов или пассивов у НРБ на тот момент не имелось.

То, каким образом эта пустышка за два года превратилась в один из ведущих банков страны, для многих остается непостижимым. Они ищут «золото партии» и «деньги КГБ». На деле – никакой тайны, все вполне прозрачно. В те времена самым влиятельным человеком в российской экономике был не президент Ельцин и даже не премьер-министр Черномырдин, а скромный 34-летний заместитель министра финансов Андрей Вавилов, который носил в Госдуму проекты бюджета в хозяйственной сумке-авоське. Именно он управлял государственными финансами, контролировал всю банковскую систему страны и дергал за ниточки, распределяя депозиты Минфина по частным банкам. Вавилов держал остатки в «Менатепе» Ходорковского, в «Национальном кредите» Бойко, в «Столичном банке сбережений» Смоленского и еще в десятке основных банков. Именно в них крутились все деньги. Нынешние всемогущие госбанки, «Сбер» и ВТБ, тогда не играли никакой роли, а Центральный банк вообще сидел тихо и ни во что не вмешивался.

При Минвнешторге заседала секретная комиссия во главе с Вавиловым, туда входили все спецслужбы, занимавшиеся проблемами внешнего долга. Тогда как раз начал формироваться российский вторичный рынок валютных долговых обязательств. Во-первых, это были выпущенные в конце 1993 года Минфином по обязательствам обанкротившегося Внешэкономбанка СССР облигации государственного внутреннего валютного займа (ОГВВЗ, также их называли Taiga bonds или «вэбовки») – эти бумаги находились на балансе у внешнеторговых объединений, и те не знали, что с ними делать. Во-вторых – долговые требования России и ее внешнеторговых объединений к третьим странам и компаниям.